— Вот же гадюка! — воскликнул Виктор Андреевич и в сердцах треснул по столу ладонью.
Монитор недовольно затрясся.
— Что такое? — повернулась от телевизора Светлана.
— Ты послушай! Послушай, что тут пишут! Некая Зура, проживающая, между прочим, в Бельгии. Сейчас… — Виктор судорожно задвигал мышкой. — Где это? Ага! Ну, сначала она рядится в ангельские одежды «миротворца». Научились, блин, в Европах! Вот! «Я уважаю все нации — не бывает плохих и хороших народов… Преступники не имеют национальности…» Ну, это обычные их заклинания — их тут на целый абзац. Зато, смотри, что потом пишет, зараза! «Многострадальный чеченский народ столько вынес за свою историю, что ни один чеченец не может желать зла представителям других национальностей». А? Каково?
— Ну и что?
— Как что? — взвился Виктор. — «Ни один!»
— Витя, ну что ты психуешь? Пусть уж лучше так пишут.
— Лучше?! — закричал Виктор, перекрывая бубнёж очередного сериала. — Да как ты не понимаешь, что эта «овечка» на жалость давит, пытаясь вызвать сочувствие у наших дур. И ведь удаётся. Помнишь, как в Грозном многие наши говорили: «чеченочка»? Эдак ласкательно. Ну ладно, «русская» так не сказать, но ведь и «украиночка» тоже никогда не услышишь. Только «чеченочка», «армяночка»… Откуда это у нас?
Виктор нервно дёрнул рукой, «мышка» слетела с коврика и, обиженно скрипя, заскользила по столу.
— Чёрт! Ты дальше послушай! «Нет ни одного народа в мире, на долю которого выпали такие испытания, но даже они не смогли вытравить из чеченцев гордость, любовь к Отчизне, великодушие и высокую нравственность». Нравственность, блин! А вот ещё, совсем интересно! «Наиболее заметно это было в те трудные времена, когда человеконенавистник Ельцин с подачи Запада развязал против нашей республики сначала холодную, а потом самую настоящую войну, примеров которой ещё не знал мир. И даже тогда чеченцы никогда не переносили свой праведный гнев на простых русских людей. На тех, вместе с которыми многие годы жили бок о бок. Наоборот — помогали, чем могли». Во как — «помогали»!
— Витя! — Света сделала телевизор потише. — Ну зачем ты на это столько нервов тратишь? Опять давление поднимется!
Виктор посмотрел на жену, покачал головой и отвернулся к компьютеру. Света вздохнула и взялась за пульт. Прибавить громкости она не успела.
— Помогали! — гаркнул Виктор. — Это когда они, суки, помогали? Когда квартиры отбирали? Когда 20 тысяч народу вырезали? Чего молчишь?
Света с сожалением отложила пульт и снова повернулась к мужу.
— Какие 20 тысяч? — спросила она тихо. — Мне-то ты зачем эти сказки рассказываешь?
— Это не сказки, а…
— Знаю, — перебила Светлана и, подделываясь под голос мужа, продекламировала: — «Я не вру, а возрождаю национальное самосознание!»
Получилось похоже, но Виктор не оценил.
— Да! Ну и что тут такого? Кто виноват, что теперь на гибель тысячи человек никто внимания не обратит…. И вообще — им можно про 500 000 тысяч убитых врать, а нам нельзя?
— Врать вообще нельзя!
— Да ладно, Света. Это не ложь, а информационная война, и кто ею не пользуется — тот чистоплюй или дурак.
— А Павлик у тебя кто? — спросила Света. — Чистоплюй? Или дурак?
Виктор насупился, хотел что-то сказать, но только махнул рукой. Минуты две он молчал, потом не выдержал:
— Шакалы! Смелые… Знаем мы, какие они смелые! Когда пятеро на одного!
— Витя, это ты тоже можешь у себя в ЖЖ рассказывать. Для национального возрождения. Там, может, и поверят. А мне не надо. А то я тоже могу кое-что вспомнить…
В глазах потемнело, уши, словно забило ватой, резко кольнуло под лопаткой.
— …например, про часы. Не надо, Витя.
Света повернулась и нажала кнопку на пульте. Телевизор обрадовано запричитал: «Сейчас мы вам расскажем, как сохранить вечную молодость!..»
— Да… — сказал Валька каким-то странным тоном, — здорово тут у вас всё изменилось.
— Конечно! — широко улыбнулся Виктор. — Нас же теперь на двоих больше. Родители в мою комнату перешли, а в зале теперь мы со Светой и Наташкой. Ты её видел? Она уже ползает! А на меня как похожа!
Валентин разулся, прошёл в большую комнату, гордо именуемую залом. «Зал» был заставлен до невозможности: разобранный диван, детская кроватка, стол, шифоньер. Везде, на любой подходящей и неподходящей поверхности, что-нибудь лежало: детские игрушки, бутылочки, стопка белья на гладильной доске. Из-под дивана выглядывал детский горшок.
Валя осторожно прошёл к окну, отодвинул лёгкую тюлевую занавеску. Знакомый с детства вид изменился до неузнаваемости. Исчезла любимая скамейка, на которой он вырезал когда-то Русикиным ножом «Кулёк + Муха + Тапик», исчезла клумба рядом с этой скамейкой, исчезли дорожки и аллейки. От некогда уютного скверика не осталось почти ничего, только прижавшийся к музучилищу небольшой огрызок. Исчезли ступеньки с бетонной оградой и стойкой киноафиши. Словно и не было никогда автоматов с газированной водой, которые они обманывали в детстве трёхкопеечной монетой на леске.
Всё теперь перекрывал новый, почти достроенный мост.
— Ты надолго? — продолжал тараторить сзади Виктор. — Света с Наташей скоро придут, посмотришь. Они в сквер пошли, к «Чайке», а то наш же уже…
— Да… — повторил Валька тем же тоном, — не узнать.
— Не узнать, — подтвердил Витька. — Уже давно. Сколько ты тут не был — год?
Валентин не ответил — было даже непонятно, слышит ли он.
— Зато, смотри, как здорово айлант вымахал. Скоро выше всех будет! Я часто на него теперь смотрю, и, знаешь, мне кажется, что и он тоже.
— А Тапа как?
— Пашка? Да мы с ним только на работе и видимся. Нет, раньше правда, иногда заходил, но с тех пор, как Наташка родилась…. Слушай, ты знаешь — у него родители в микрорайоне квартиру получили, он теперь один живёт. В двухкомнатной квартире!
— Завидуешь?
— Ты что! — возмутился Виктор. — Не то, что завидую, а просто… Он один, а нас на те же две комнаты пятеро.
— Завидуешь, — уже утвердительно сказал Валя. — Понятно. Муха, я тебе ещё раз говорю: переходи к нам на завод.
— И что? Ждать, когда ты директором станешь?
— Нет, значительно меньше.
Валентин сказал это совершенно спокойно и настолько уверенно — как о само собой разумеющемся, — что Витька опять растерянно замолчал.
— Ладно, — почувствовал его состояние Валентин. — Потом поговорим. Муха, а пойдем, выпьем?
И опять это прозвучало настолько неожиданно, что Виктор совсем растерялся. Оглянулся по сторонам, зачем-то задвинул под диван детский горшок.
Валентин отошёл от окна, провёл рукой по столу, заставленному пустыми бутылочками, осмотрел пальцы и вытер их платком. Протиснулся между столом и гладильной доской, подошёл к стене, дотронулся до висящей на ней картинки.
— Тапика? Похожи…
С рисунка, выполненного чёткой уверенной рукой, в комнату заглядывало яркое, по-детски счастливое небо. По небу плыли такие же весёлые, беловато-розовые, удивительно уютные облака. На ближнем сидели двое: парень и девушка. Одетые в светлые, лёгкие одежды, сидели они, беззаботно свесив вниз босые ноги,
