— Нет.
Воздух рвануло — по тротуару весело полетели смятые бумажки и обрывки воздушных шариков. Что это — салют? Или сердце?
— Нет? — повторил Павлик, и в мозг воткнулась ещё сотня ледяных игл. — Тогда почему?
Аня молчала.
— Почему?! — почти закричал Павлик, не обращая внимания на впивающиеся осколки.
Она вздрогнула, попробовала взять его за руку — Павел стоял как каменный, будто не чувствуя — вздохнула и заговорила быстро и неразборчиво.
— Ты же сам… Я думала, уже всё, больше никогда. Что ни делаю — только хуже. Да и ты тоже….Думала, уже всё — крах. Было так пусто, так одиноко…
«Одиноко… Господи, как холодно».
— А с ним стало не одиноко?
— Не стало. Но я не выбирала, всё получилось само собой, как мираж…
— Само собой?
Аня устало закрыла глаза, из-под век поползли чёрные дорожки.
— Господи! Мне иногда кажется, что весь город знает. Это он тебе сказал?
— Какая разница? — сказал Павел. — Нет.
— Павлик, — ещё раз попробовала Аня, — я испугалась. Очень испугалась, что больше никогда… никому… Что больше никто…
— Что «никто»?
— Что никто не полюбит. Никогда.
— Не полюбит, — повторил Павлик. — Ну, конечно! Опять «полюбят». Опять тебя! А сама? Или тебе это не важно?
— Сама я любила только тебя, — сказала Аня. — И люблю.
— Но как же тогда… — снова начал Пашка и осёкся. — А я тебя.
Эхо нового залпа отразилось от Дома Радио и весело понеслось вдаль. Два одиноких человека на пустынной улице этого не заметили.
— Что же ты раньше этого не говорил? — через сто лет спросила Аня.
«Разве не говорил? Что это у неё — тушь течёт? И что теперь делать?»
— Павлик, — словно прочитав его мысли, сказала она, — прости меня. Давай всё забудем?..
«Конечно! Ничего не было, ниче… Она его целовала. Забыть! Закрывала глаза, когда он целовал ей грудь? Не надо! Раздевалась сама или он? А когда они…когда… она задыхалась от счастья? Плакала? Не надо, забудь…. Почувствовала, что унеслась на небо?»
— И ты меня прости, — Пашка повернулся и, сгорбившись, пошёл прочь.
— Павлик! — тонко вскрикнула вслед Аня. — Ты куда?
— Забывать, — не останавливаясь, сказал Павел.
Сколько с тех пор прошло — год? Или полтора? Нет, вроде бы, два. Ну и что — забыл? Ни хрена! Даже наоборот — такое впечатление, что чем больше стараешься, тем хуже это выходит. Что же, врал древний царь Соломон? Проходит, мол, всё. Или времени мало прошло? Древние они такие — что для них каких-то два-три года. Им вечность подавай.
Спросить бы у него, так ведь не ответит. Или спросит: «А что, собственно, ты, Павел Тапаров, хочешь забыть? Что пытаешься залить водкой?» И ведь будет прав, зараза древняя.
«А ты не знаешь, Соломон, что я пытаюсь забыть? Аню? Или…. Зачем, вообще, ещё живу? Не знаешь? Ну, правильно — на фиг тебе такие мелочи? Пить со мной будешь, Соломон?»
— Не буду! — совершенно явственно сказал кто-то в голове. — Есть и получше средства.
Павел вздрогнул. Это ещё что такое — допился? А впрочем….Почему бы и не поговорить?
— И какие же?
— Много. Для начала, например, бханг. Не понимаешь? Ну, ганджа, мадхак, гашиш…
— А! — понимающе протянул Павлик и неизвестно кому погрозил пальцем. — Иди ты в жопу со своим «махакам»! Щас спать лягу — и всё забуду.
Не забыл. Через неделю он купил у знакомого для пробы спичечный коробок анаши. Сначала ему не понравилось: почти никакого толка. Чтобы хоть немного подействовало, пришлось запивать вином. Но постепенно втянулся и даже нашёл некоторые преимущества — по крайней мере, не надо по утрам жевать кофейные зёрна, чтоб отбить перегар.
А вообще-то, такая же ерунда — всё равно забыться не удаётся. Всё равно в каждой десятой фигурке мерещится она, и прошибает холодный озноб. Потому что не знаешь, что делать — догнать или сделать вид, что не заметил. Всё равно не забывается номер телефона, и иногда хочется отрубить руку, тянущуюся к телефонному диску. И всё равно ночью в воспаленном мозгу возникают такие картины, что даже во сне хочется выть.
Дикие, раздирающие мозг сны. Он лежит прямо в чёрной пустоте, ему хорошо, он знает, что сейчас станет ещё лучше — так, как не было ещё никогда. В чёрной пустоте возникает мягкий, вроде бы, лунный свет, и из этого света выходит к нему Аня. Такая, какой он никогда её не видел. Тонкие ключицы, неожиданно полная грудь с торчащими сосками, плоский живот с тёмным треугольником внизу. Она склоняется ниже и ниже, он уже почти ощущает её губы и грудь, и вдруг темнота сменяется ярким, красно- багровым светом. Аня отворачивается и отходит, плавно покачивая бёдрами. Там — всего лишь в двух шагах — ждёт её другой. Тоже обнажённый, но без лица. Он властно протягивает руки, она ложится рядом, целует его, а дальше… Дальше мозг разрывает дикая боль, хочется проснуться, чтоб ничего не видеть, но проснуться не получается, и приходится смотреть. Тогда он начинает кричать — всё громче и громче, пока не просыпается. Не хватает воздуха, лоб и волосы заливает липкий пот, стучит, как отбойник, сердце, и дико болит в низу живота. А самое противное, что утром на простыне обнаруживается пятно. Как в двенадцать лет. Хорошо хоть он живёт один, а то б стыда…
Да и вообще, одному лучше: не пристаёт никто. Сначала он думал, что легче будет на людях, и пропадал допоздна на работе. Без толку — ни работа, ни коллектив не отвлекали. Даже, наоборот — от их проблем и интересов возникало глухое раздражение.
Ещё бы родители отстали. Особенно мама. Из-за неё приходится убирать в квартире, делать вид, что всё прекрасно. Но, похоже, не удаётся. «Пашенька, что-то мне твоё настроение не нравится. Какой-то ты последнее время странный стал. И один всё время. Надо тебе жениться. Смотри, как у Вити всё хорошо, какая у него чудная девочка растёт. Паша, что-то я твоих друзей давно не видела. Вы не поссорились?».
Как же! Ещё чего не хватало. Хотя, может, и надо было б поссориться — чтоб не лезли, чтоб оставили в покое. Лезут и лезут. Как тараканы! И каждый, ясное дело, желает только добра. А у него они спросили? Хочет он их добра?
Русик нотациями задолбал. Никак не мог он, видите ли, представить, что его друг Тапик подтвердит извечную истину, что почти любой русский — потенциальный алкоголик. Это он специально, это он так обидеть хочет. Психолог. Не выйдет, Русик.
Но Русик хоть не так часто лезет, а вот Витька…. До чего же точная у него оказалась кликуха — Муха. Как настоящая муха и прилип — заходит чуть не каждый день. А чего заходит, хотелось бы знать? Зачем? Хоть бы раз выпить принёс. Нет! Придёт, сядет и начинает нести всякую муру. Детство вспоминает постоянно, как будто он сам не помнит. Или начинает нудно рассказывать свои новости. О том, как они со Светкой получили, наконец, садовый участок, и что будут на нём выращивать. Садовод- мичуринец! О том, что очередь на квартиру почти не движется, и он уже не знает, что делать — может, правда к Кульку перейти? Ну и конечно, все новости про Наташку: что ест, что лопочет, на кого становится похожа. И как это хорошо, и что они со Светкой о втором подумывают и хотят, чтоб это был сын. Любимая тема — тут его, если не остановить, может доболтаться хрен знает до чего. Как недавно, когда сев на своего любимого конька, вдруг заявил, что ему — Пашке — тоже надо жениться. Найти кого-нибудь и жениться. Так и сказал «кого-нибудь». Главное, мол, чтоб семья была. И дети.
— Муха, — прервал тогда Пашка его монолог, — а ты для чего женился? Для детей?
— Конечно, — совершенно уверенно заявил Муха. — А иначе зачем? Тогда и так можно.
— Тогда тебе надо было со Светки справку заранее брать. Ну что уставился? Справку, что здорова и
