может рожать детей. А то вдруг оказалось бы, что…. Что б тогда делал, Муха, развёлся бы?
— Наверное… — чуть замешкался Витька и тут же нашёлся: — Такого не могло быть, я бы заранее почувствовал.
Вот так — «почувствовал» бы он. И хрен его знает, что ответить? Обозвать муравьём? Бесполезно. Или позавидовать? А вот выпить Муха никогда не принесёт…
Кулёк заходит гораздо реже, можно сказать, очень редко. И то это крайне удивляет и Русика, и Муху. Вслух они, конечно, ничего не говорят, но видно. Похоже, им это кажется диким, наверное, понятнее было, если б он, например, сломал Вальке челюсть. Или нос. А зачем? В чём Кулёк виноват? Странно, какие же они все разные. Или это только он такой урод, а они нормальные?
Хотя, если совсем честно, с Кульком у них теперь отношения не такие уж. Так что редкие его появления это, наверное, плюс. Зато, он единственный, кто никогда не придёт с пустыми руками. Обязательно что-нибудь принесёт. И не какую-нибудь там водку, а исключительно «Вайнах», «Эрзи» или, вообще, «Илли».[12] Марку держит.
Кстати, в определённом смысле с Валькой легче всех. Они с ним просто сидят и пьют. Выясняют, «кто больше весит», как заявил когда-то сдуру Пашка. Валька и тогда ничего не сказал, только усмехнулся. Нет, с ним проще — он единственный, кто не пытается учить жизни.
Не пытался до прошлой недели.
Что они тогда пили? Вроде бы, «Вайнах». После второго бокала Кулёк демонстративно понюхал воздух и спросил:
— Косяки у кого берёшь, у Артурчика? Дерет, небось?
— Да не очень, — автоматически ответил Павлик и только тогда сообразил. — А как ты узнал?
— Тоже мне, секрет. Да не вскидывайся ты, я ведь понимаю, что это всего лишь анаша. Конечно, твоё дело, не кипятись.
Ну, спасибо — разрешил.
— Ты только следующий шаг не делай, Тапик. Не делай, как бы ни хотелось! Даже…
Это ещё что такое? И Кулёк туда же?
— Что смотришь — наливай, давай! — мгновенно почувствовал перемену Валентин, медленно выцедил из бокала тёмно-золотистую жидкость и внезапно спросил: — И долго ты ещё собираешься так?
— Как? — Пашка осушил бокал одним глотком. — Так?
— Она ведь тебя ждёт, — сказал Кулёк, и Пашка чуть не выронил сигарету. — Пожар не устрой! Только знаешь, Тапа, долго это продолжаться не может, и так уже…. Четыре года, да?
Сначала Павлик хотел послать его подальше, потом решил промолчать, потом спросил:
— Ты откуда знаешь?
— От верблюда! Понимаешь, Тапик, я немножко лучше тебя знаю женщин.
Вот гад, ещё слово «немножко» специально выделяет! Хотя, так оно и есть.
— И знаю, что долго ни одна женщина ждать не станет. Замуж-то все хотят — природа. А за мираж замуж не выйти. Ты наливай, наливай. Так что, Тапа, осталось у тебя не так уж много времени, поверь — бутылок на двести.
— Почему на двести? — повёлся Пашка, понял и разозлился. — Твоё какое дело?
— Никакого, — легко согласился Кулёк. — Просто потом жалеть будешь всю жизнь, а у меня коньяка на столько не хватит.
— Смешно, — сказал Пашка, не улыбаясь. — Значит, природа? А сам не хочешь моментом воспользоваться, раз так? Насчёт «замуж»?
— Я предлагал… — спокойно сказал Валька и замолчал, разглядывая остатки коньяка.
— И что? — не выдержал Павлик.
— Через плечо! Не придуривайся, Тапик!
— Отказала?
Валька молчал, продолжая разглядывать коньяк.
— А ты ещё раз, ты же настойчивый! Потом ещё и ещё. Как ты там говорил: «Нет, таких «Гималаев», которые не мог бы взять мужчина». Или ты и тем, что удалось, доволен? Так сказать, задача минимум. Что- то не похоже на тебя! А почему отказала, Кулёк? Старался плохо? Не впечатлил?
— Выходит, есть и такие… — невпопад ответил Валька, схватил бутылку и отхлебнул прямо из горла. — Ну, ударь меня! Может, легче станет! Ударь! Не хочешь? Ну и дурак! Думаешь, один ты у нас такой гордый? Не нужен ей я, Тапик, и никогда не был нужен. Это ты, дурак, во всем виноват, это ты всё сделал, своими руками — как ты этого не понимаешь? Вот теперь сам и чини — больше некому. И вообще я, скоро женюсь.
— Ты? — глупо спросил Павел. — Нажрался что ли? На ком?
— Тебе какое дело?! — усмехнулся Валька, язык у него уже здорово заплетался, лоб вспотел — На карьере! Чини, Тапа, чини, пока не поздно! И бросай ты это дело! Артур, гадина, я ж его просил…. Чини!
Павел тоже «поплыл». Валькино лицо всё время норовило раздвоиться, приходилось прищуриваться.
— Я недавно на работе на колонну залез. Тридцать метров. Смотришь: внизу всё маленькое такое, и только ограждение…
— Правильно! — подхватил Кулёк. — Я тебе дубовый гроб с ручками достану, внутрь положим боксёрские перчатки и кисточку. Как символы несбывшихся надежд. Все будут рыдать и тебя жалеть. Муха речь толкнёт.
— Пошёл в жопу!
— Только следом за вами. Коньяка больше нет?
— Сам всё выжрал, — Пашка сходил на кухню, принёс початую бутылку водки. В глазах плыло. — Каких несбывшихся надежд? В смысле, чемпионом не стал и путного не написал ничего? А Соломон другое говорит.
— Какой Соломон?
— Ну этот — древний. Царь, который. Он иногда со мной из зеркала болтает. Говорит, ничего просто так не происходит и всё имеет свою цель. Давай!
— Фу, дрянь какая! — Валька поморщился и запил водой. — Ну, и какая же цель?
— Говорит, великая. Чего ржёшь? Ничего больше не скажу!
— Да, ладно тебе… ик, — примирительно икнул Валька. — Ну, пожалуйста! Тапа!
— Что-то там про двери и миражи. Пурга, в общем! И знаешь, почему-то при этом в воздухе вонючкой пахнет.
— Что? — выкатил глаза Кулёк, невнятно пробормотал «не показалось», и решительно объявил: — Я тоже хочу с Соломоном поговорить!
— Тебе зачем?
— Надо!
— А Мухе не надо.
— Мухе ничего не надо, — усмехнулся Валька, икнул и налил ещё. — Он в «равновесии».
— А ты нет?
— Тапик, отвали! Будешь с Соло… ик…с Соломоном знакомить?
— Буду! — решился Пашка. — Только надо ещё выпить.
Да, здорово они тогда напились. Что было дальше, Пашка помнил смутно. Вроде бы, пытались вызвать из зеркала царя Соломона. А дальше полный провал. Но и того, что было сказано, достаточно — это же надо такого понаговорить! И такого позволить сказать! Нет, забыть!
Через день Пашка почувствовал странный зуд. Где гнездился зуд, понять было невозможно — то ли в голове, то ли где ещё глубже. В душе? Он не мог ничего — ни есть, ни спать. И так же ничего не помогало — ни водка, ни анаша. Впервые за долгое время хотелось что-то делать. Хотелось дико — до умопомрачения, до головной боли. И мерещился резкий запах цветущего айланта — «вонючки».
Он промучился до поздней ночи: то ложился спать, то вскакивал в поту и бежал под холодный душ. Выкурил пачку сигарет, допил всё, что было в доме.
В три часа ночи он вскочил очередной раз с мокрой простыни, выпил две таблетки аспирина, потом
