деревьях стала зелёной-зелёной, трава густой, а асфальт тротуаров чистым и свежим, как будто по нему только что прошлись поливальные машины. Мягко светило вечернее солнце, а небо… Небо распахнулось настежь, стало таким высоким и бездонным, что закружилась голова. Как в детстве, как четыре года назад.
Павел помотал головой, улыбнулся сидящим на скамейке бабушкам и пошёл вдоль дома. Шаг стал спокойным и уверенным, в голове опять запела мелодия. Теперь к ней примешивался шум дерева, очень знакомого дерева. С каждым шагом, приближающего его к заветному подъезду, звук становился сильнее. А вот и подъезд с распахнутой настежь дверью.
— Эй! — диссонансом вклинилось в мелодию. — Закурить есть?
Перед ним стояли трое. Молодые, почти пацаны, наглые, с застывшим в глазах желанием мучить и унижать.
Откуда они? Не место им здесь.
— Заснул? Закурить дай!
Павлик вытащил полупустую пачку, молча сунул ближайшему и сделал шаг вперёд. На парней он старался не смотреть: они мешали музыке.
— Стой! Деньги есть?
Всё-таки помешали. Вот дураки!
Павел досадливо вздохнул и опустил взгляд. Медленно оглядел всех троих, так же медленно протянул руку, забрал назад сигареты, снова улыбнулся и сказал:
— В сторону! Не слышно ничего из-за вас.
И пацаны расступились. Они не понимали, почему они это сделали, что заставило их уступить дорогу этому странному парню, казавшемуся ещё минуту назад такой лёгкой, просто падающей в руки добычей. Они недоумённо смотрели друг на друга и мотали головами, в глазах расплывалась непривычная растерянность.
Павлик ничего этого уже не видел. Он уже забыл о них, как будто их не было вообще. Спроси его сейчас, он бы, пожалуй, и не вспомнил. «Какие пацаны, вы о чём? Национальность? Не знаю, не мешайте».
Не увидел он и, как из дверей художественной школы выскочили Валентин и Виктор, оглядели двор и бросились в противоположную сторону — к арке.
Павлик зашёл в подъезд.
В голове снова запела мелодия. Он принял это как должное.
Подъезд показался удивительно чистым, и даже надпись на стене «Верка + Петька = Верка + Артур» не портила впечатления. Из окошка пробивался красноватый вечерний свет, играл бликами на лестничных перилах, отполированных за полвека до зеркального блеска. Сколько ладоней здесь прошлось — сотни, тысячи? Мозолистые мужские ладони, сухие старушечьи, нетерпеливые детские, нежные девичьи — Павел будто бы увидел их все. Особенно одни — те, которые когда-то он целовал, которые пахли…. В подъезде тут же еле ощутимо повеяло тёплым весенним дождём. Точно!
Ступеньки лестницы немного потрескались, и от этого сама лестница казалась древней и мудрой, которая обязательно приведет, куда нужно, к тому, о чём мечтал. Не сомневайся — и лестница сама найдёт дверь, которая тебе нужна. Даже если этих дверей миллионы, как на его картине, даже если до неё сотни световых лет. Обязательно приведёт, только шагни.
Павел шагнул.
Первый этаж, четыре деревянные двери. Не то.
Ещё четыре почти таких же двери, второй этаж. Нет.
Третий этаж. Две двери справа — мимо. Ещё две. Одна обита тёмно-коричневым дерматином, другая почти таким же, но светлым. По двери бегали разноцветные блики. Как в калейдоскопе.
Она!
Павел протянул руку к чёрному кружку звонка.
Аня извелась. Время вело себя странно — словно в диких формулах Эйнштейна. Сначала, после Витькиного звонка, оно вдруг растянулось, стало вязким, как бабушкино варенье: стрелки часов почти не двигались. Ухмылялись: «Куда торопишься?» Издевались: «Совсем стыд потеряла?» Втолковывали: «Для тебя же, дурочка. Хочешь новую гадость от него услышать?» Хотелось разреветься, хотелось стукнуть по ним кулаком.
Наконец, часы показали восемь, и тут же время переменилось — стало стремительным, как горная река, помчалось вскачь. Восемь часов пять минут. Где Виктор? Восемь часов пятнадцать минут. Забыл? Нет, только не Витька. Двадцать минут. Значит, что-то случилось! Двадцать две минуты. Больше ждать нельзя, надо идти самой!
Звонок тихо пропел, и Аня вздрогнула, как от удара. Наконец! Ну, Витька! Ой, а что у неё с причёской?
Аня подскочила к двери, не глядя, открыла замок и отбежала к зеркалу.
— Заходи!
Так, тут чуть подправить, а тут…
Чёрная кнопка вдавилась легко, как будто только этого и ждала: за дверью коротко тренькнуло. Прошелестели шаги, замок щёлкнул, дверь немного приоткрылась.
— Заходи!
Павлик толкнул дверь, вошёл. Аня стояла у противоположной стены у зеркала, поправляла причёску.
— Витя, что так долго? — голос нервный, на грани истерики. — Я сейчас!
Павел тихонько прикрыл дверь и замер, завороженный.
«Что она говорит?.. Нет-нет, там не надо — пусть будет немного растрёпано».
Она подняла руку и замерла.
«…Нет, тут пусть будет так. Павлик любит, когда немного растрёпано».
— Витя, Павлик там? Ничего не случи… — спросила она и осеклась: из-за спины, отражаясь в зеркале, исходил знакомый свет, — свет, которого так долго не было.
Она повернулась, глаза распахнулись, и Павел провалился в колодец. В бездонный колодец ярко- синего, сияющего, как в детстве, неба. Из колодца веяло надеждой и радостью, на дне колодца притаилась тревога.
— … лось? Ты? Пав…
По лицу пробежала дрожь, рука судорожно схватилась за стену.
— Павлик?..
— Девушка, — спросил Павел, — у вас правда такие синие глаза или это контактные линзы?
— Павлик, — повторила Аня.
Тревога стала отступать, сменяясь надеждой, по колодцу пробежала рябь. Что это? Она плачет?
Павел подошёл, взял запрокинутое лицо в ладони, промокнул губами сначала один глаз — ресницы смешно дёрнулись — потом другой. Оторвался, посмотрел, как на лице появляется робкая улыбка, нагнулся, приник к губам и чуть не задохнулся: настолько неистово ответила Аня.
— Чёрная дыра, — прошептал через сто лет Павел. — Хочешь в такую?
— В настоящую? — улыбнулась Аня. — Откуда невозможно вырваться?
Павел кивнул.
— Хочу! — серьёзно сказала она. — Хочу! А ты не пожале…
— Тсс… — шепнул он, снова наклоняясь к губам. — Нет! Я тоже не хочу вырываться.
Она вздрогнула, прижалась к нему всем телом, и прямо через кожу, от нерва к нерву побежали бессловесные, не умеющие лгать импульсы: «И я! Как долго….Хочу!»
— Аня, — сказал Павлик, — любимая, пойдём ко мне.
Нервы передали это по-другому, на древнем, понятном всем языке.
— Зачем? — Аня посмотрела ему прямо в глаза. — Родители на море…
Она высвободилась, потянула его за руку; они сделали так два шага, потом не выдержали и снова прижались друг к другу. Идти так было неудобно, приходилось переставлять ноги мелкими шагами, но и оторваться они уже не могли. Даже на секунду, даже на мгновение. Сколько занял путь до Аниной комнаты,
