и нет им конца. А над рекой туман, и в этом тумане еле-еле, может быть, в последний раз смутными тенями встают призраки прошлого. «Поющие» фонтаны у театра Лермонтова, застрявший на подъёме к Минутке троллейбус, лодки на пруду в Треке, вечерний, бесцельно и беззаботно шумящий «брод», влюблённые на скамейке Первомайской. Вьются призраки, прижимаются к воде, стремясь ускользнуть от снарядов, тихо шепчут. Гремит очередной выстрел, ещё одну тень прошлого пронзает раскалённое железо, и она исчезает. Навсегда.
— Здесь? — Павел рванул картину со стены и бросил вперёд.
Холст изогнулся, словно взмахнул крыльями, и с мерзким скрежетом полетел вниз. Развернулся, упал на стол и закрыл собой всё. Как саваном.
— Тут же о другом! О гибели привычного нам мира. О том, что всё превратилось в пепел. Всё — и то, чем мы жили, о чём мечтали, без чего не могли существовать, и то, чего даже не замечали. Даже прошлое и то теперь мираж. Пепел! А из пепла ничего не…. Неужели не ясно?
— Да это ясно, — протянул Виктор, не сводя глаз с холста, — но…. Слушай, убери ты его отсюда! Мне понятно, Вальке понятно, тем, кто из Грозного, тоже, наверное, понятно, хотя, вряд ли, всём. Но… Пашка, ты что, не слышишь ничего вокруг? Вот ты сказал, что наше прошлое стало пеплом, а ты Интернет посмотри. Иногда кажется, что и настоящее пепел, а будущего вообще нет. Знаешь, какие сейчас настроения? С одной стороны — подождите, ещё лет десять-двадцать и от вашей России ничего не останется, кроме Москвы, да и та будет нам дань платить. А с другой — отделить эту долбанную Чечню, на хер, огородить колючкой с минным полем и вышек с пулемётами понаставить. Лучше бы, конечно, атомную бомбу сбросить, но на это духу точно не хватит.
— Отделить, — повторил Павел, убирая холст со стола. — Знаете, в январе 95-го, в самом начале, когда ещё были силы… Короче, был у нас приёмник, и вечерами, когда стрельба немного стихала, мужики частенько слушали новости. Всё чего-то ждали. А там одно и тоже, одно и тоже: «Всё хорошо! Восстановление конституционного порядка идёт по плану. Ещё день-два, неделя, и будет вам мирное небо над головой и полный кайф». У нас уже «очередь» покойников скопилась, похоронить не можем, а они «Всё хорошо!» Вот тогда, бывало, кто-нибудь не выдерживал и орал: «Да отделите вы их на хрен! И «освобождать» нас не надо, а то всех перебьёте!» Здесь, в России, тогда за такое посчитали бы предателем. Все кричали «Не пущать!». А теперь…. А вы как думаете?
Виктор закурил сигарету, закинул голову и выпустил вверх несколько аккуратных колец дыма. Прицелился и пронзил их колечками поменьше. Все молчали.
— Видали? — довольно усмехнулся Виктор. — Как раньше. А ты говоришь «пепел»! Не знаю я, Пашка. Чем дальше, тем чаще кажется, что уже всё — точка невозврата пройдена, и в будущем один мрак. Прорыв какой-нибудь нужен, а откуда ему взяться? Всё в прошлом. Вон и у тебя…. Тогда твои картины вперёд звали. Предостерегали, шокировали, били по башке, но звали вперёд, в будущее. А теперь ты словно назад тянешь.
— Так в этом же и дело… — непонятно пробормотал Павел. — А ты, Кулёк?
Валентин взял бутылку, наполнил рюмки, приглашающе приподнял свою.
— Давай, Тапа, колись!
— Что? С чего ты взял?
— Давай, давай! — улыбнулся Валентин. — Кому ты мозги пудришь? Да я ни в жизнь не поверю, что ты нас вызвал, чтоб показать то, что и так в Инете посмотреть можно. Спорю, что у тебя что-то новенькое припасено. И что это новенькое тебе надо обязательно показать нам.
— Да, — признался Павел, — есть. Но понимаешь, какая тут штука…
— Тапа! — чуть не закричал Валентин и мгновенно перестал походить на «хозяина жизни». — Не томи! Я неделю только об этом и думаю!
— Вы о чём? — растерянно спросил Виктор. — Кулёк?
Валентин отмахнулся, он смотрел только на Павла. Смотрел, не отрываясь, и в глазах была такая жажда необыкновенного, что Виктор смущённо отвернулся.
— Ну, хорошо, — сказал после долгого молчания Павел. — Сейчас.
Встал и медленно, шаркая по полу ногами, вышел из комнаты. «А он тоже постарел, — подумал Виктор. — Но всё та же наглая уверенность, что только он видит, что есть на самом деле, а остальные только то, что хотят». Валентин не думал ни о чём, смотрел на дверь и нервно крутил недопитую рюмку.
Павел вернулся быстро. Ногами он уже не шаркал и, вообще, выглядел странно — как будто за несколько минут помолодел лет на десять. Или втихаря хорошенько приложился к бутылке. В руках он нёс два холста. Один тут же спрятал за диван, второй, резким жестом сдвинув посуду, положил на стол.
— Сначала это, — почти скомандовал Павел. — Помните? Специально восстановил.
Такого неба они не видели давно. Безбрежная, всасывающая в бесконечность воронка, усыпанная звёздами, как грудами светящихся искр. И прямо в эту невообразимую разумом бесконечность уходили лестницы. Много лестниц — десятки, сотни, миллионы. Лестницы разветвлялись, вздыбливались, закручивались в спирали. И каждая рано или поздно упиралась в дверь. Миллионы дверей. Что там за ними? Может, рай, а может, и вечная боль. Может, счастье, а может, мираж. И ведь не узнаешь заранее, а потом уже поздно.
— Помню, — сказал Виктор. — Она висела тогда справа. Да, Кулёк?
— Что-то в ней теперь не так… — задумчиво проговорил Валентин. — Что, Пашка?
— Да нет. Просто вы тогда на неё особого внимания не обращали. Я, честно говоря, тоже быстро забыл. А недавно вспомнилось, и как заноза в мозгу засела, ни о чём другом не мог думать. А как понял, так сразу всё стало на свои места.
— Что?
— Понимаете, в этом всё дело: какую дверь откроешь — так и будет. Мы же не знаем, что там за ней, только догадываемся, планируем, надеемся на лучшее. Откроем, а там совсем не то, не жизнь, а только мираж. Но уже всё — ничего не изменишь. Вот и мы так — просто открыли не ту дверь, ошиблись.
— Кто это «мы»?
— Мы — это мы! — объяснил Павел. — Ты, я, Витька. Страна. Может, вообще, весь мир.
— Тапа, — ухмыльнулся Виктор, — ты никак философом заделался? Такие «свежие» мысли…
Павел сарказма не заметил. Вид у него становился всё более безумным. Как будто наступал момент, когда позарез нужно сделать выбор: шагнуть вперёд или нет. Шагнуть страшно, но и не шагнуть тоже нельзя, потому что тогда — и ты это знаешь точно — вместо покоя получишь вечное напряжение. Когда каждую секунду что-то грызёт душу, и любая, самая прямая дорога кажется глухой заброшенной тропкой.
— Да нет, Муха, они не свежие. Я как понял, сразу в Интерент полез — не может быть, чтобы никто до сих пор…. Ведь не такой уж я гений, — скромно признался Павел. — И нашёл! Настоящее, не то, что эти дурацкие временные развилки. Есть, оказывается, такая гипотеза Эверетта. Вытекающая из нескольких ключевых положений квантовой механики и при этом совершенно безумная. Так вот, согласно ей, мир, который мы видим, не уникален, мало того — он даже не один из стационарных параллельных миров. Он постоянно ветвится, порождает новые варианты, отличающиеся друг от друга мелочами. Причем, происходит это постоянно, каждую планковскую секунду…. Помните, что такое планковская секунда? Вот! Поэтому разница между прошлым и будущим стирается совсем. Наше сознание, если оно нормальное, этого, конечно, не замечает и для нас жизнь — это линейная череда событий. А на самом деле, может быть кто- нибудь уже пробовал, даже скорее всего…
Павел замолчал и победоносно глянул на друзей. Те молчали. Валентин продолжал крутить рюмку, Виктор внимательно изучал картину.
— Поняли? — не выдержал Павел.
— Тапа, ты не обижайся, но какая связь…
— Нет? — неподдельно изумился Павел. — Мир постоянно порождает новые миры, и отличия в них порождаем мы сами. Каждый наш выбор, каждый поступок — это новый мир.
Помолчал и вдруг неожиданно резко ударил в картину ладонью. Виктор испуганно отшатнулся.
— Какую дверь откроешь! — громким шёпотом закричал Павел, и по комнате поплыл совершенно неуместный и очень знакомый запах. — Какую откроешь — такой мир и будет! Понятно? А раз так, то за
