друга в «невоспитанности»; в другом ребенок сучил ножками и заходился криком на руках у няни.
— Милый, какого черта ты здесь рыскаешь? — раздался позади него веселый голос Дамазо, и он обнял Карлоса за талию.
— Да так… Мне показалось, что едет маркиз.
Дамазо принялся сетовать на печальный долг, вынуждающий его тащиться в Пенафьел.
— И именно теперь, когда мне до зарезу надо быть в Лиссабоне! Когда мне чертовски везет с женщинами! Вот ведь проклятье!
Колокол возвестил об отправлении поезда. Дамазо нежно обнял Карлоса, вскочил в вагон, натянул на голову шелковую шапочку — и, высунувшись из двери, продолжал свои признания. Более всего он досадовал, что оставляет незавершенным это дельце на улице Святого Франциска. Экая незадача! Все ведь шло как нельзя лучше: этот субъект отбыл в Бразилию, она одна, да еще, что называется, под рукой, в двух шагах от Клуба!
Карлос слушал его рассеянно, то и дело поглядывая на освещенный циферблат вокзальных часов. Вдруг Дамазо чуть не подскочил от удивления:
— Смотри-ка, граф и графиня Гувариньо!
Карлос оглянулся, пораженный. Граф в шляпе и светлом пальто не спеша, как и подобает директору Компании, шел, сопровождаемый железнодорожным служащим высокого ранга, в мундире с золотыми галунами, который нес графскую картонку. Графиня в дорогом фуляровом плаще каштанового цвета, под пепельной вуалью, скрывавшей ее лицо и заложенной складками на шляпе, следовала за мужем с горничной-шотландкой, держа в руке букет роз.
Карлос поспешил к ним навстречу.
— И вы здесь, Майя?
— А вы уезжаете, граф?
Да, он тоже едет. Он решил сопровождать графиню в Порто, отпраздновать день рождения тестя… Ему пришло это в голову за час до отхода поезда, так что они едва не опоздали.
— Так вы тоже едете, Майа? Как приятно иметь вас попутчиком, Майа!
Карлос выпалил скороговоркой, что явился на вокзал лишь затем, чтобы проводить бедного Дамазо: тот едет в Пенафьел на похороны дядюшки.
Высунувшись из двери, Дамазо, в черных перчатках, с похоронным видом приветствовал графиню. И граф подошел пожать ему руку и выразить свое соболезнование.
Карлос, воспользовавшись этим кратким мгновеньем, успел прошептать графине:
— Как жаль!
— Он несносен! — ответила она, почти не разжимая губ и бросая сквозь вуаль убийственный взгляд в сторону графа. — Все было так прекрасно устроено, но тут он настоял, что поедет тоже!..
Карлос проводил их до резервированного специально для них купе в другом вагоне. Графиня заняла место у окна. А когда граф кисло-вежливым тоном посоветовал ей сесть лучше лицом по ходу поезда, она с нескрываемым отвращением швырнула в сторону букет и еще плотнее расположилась на сиденье; при этом они с графом злобно посмотрели друг на друга. Карлос, смущенный этой сценой, поспешил спросить:
— И долго вы пробудете в Порто?
Граф ответил, маскируя улыбкой свое дурное настроение:
— Думаю, что недели две: устроим себе небольшие каникулы.
— Три дня, самое большее, — возразила графиня ледяным и резким, как удар кинжала, тоном.
Граф, побледнев, промолчал.
Все вагонные двери закрылись, и на платформе воцарилась тишина. Паровозный свисток пронзил воздух. и длинный поезд с глухим лязгом буферов медленно тронулся, увозя пассажиров, которые, высовываясь из окон, протягивали руки для последнего пожатия. Тут и там махали белыми платками. Прощальный взгляд графини таил в себе сладость поцелуя. Дамазо кричал Карлосу, прося передать его почтение дедушке. Промелькнул почтовый вагон, освещенный фонарями; и, еще раз пронзительно свистнув, поезд исчез в ночной темноте.
Карлос возвращался в наемном экипаже через Байту, испытывая радостное торжество и оттого, что уехала графиня, и оттого, что Дамазо вызвали на похороны дяди. Словно сама судьба устранила все препятствия: вокруг улицы Святого Франциска образовалась пустыня, и он наконец остался один на один с ее волшебными миражами.
На набережной Содре он отпустил экипаж, поднялся пешком по Феррежиал и прошелся по улице Святого Франциска мимо окон Марии Эдуарды. Он увидел полоску света, пробивавшуюся сквозь неплотно задернутые шторы. И этого было довольно, чтобы он смог в подробностях представить себе тихий вечер, который она проводит в своей просторной гостиной. Он знал, какие она читает книги, какие ноты лежат у нее на фортепьяно; еще сегодня утром он видел, из каких цветов она составляла букеты, и чувствовал их аромат. Быть может, в эту минуту она думает о нем? Почему бы нет: ведь ей нужно напомнить больной, чтобы та приняла лекарство, а при этом она вспоминает, какие он давал ей советы и даже звук его голоса; разговаривая с мисс Сарой, она, верно, произносит его имя. Он дважды прошелся по улице Святого Франциска и, возвращаясь звездной ночью домой пешком, благословлял небо за ниспосланную ему великую любовь.
И отныне, неделя за неделей, для него ежедневно наступал сладостный, великолепный, чудесный час «визита к англичанке».
Карлос вскакивал с постели, распевая подобно кенару и приветствуя грядущий день как торжественное событие. Приносили почту, и неизменно — письмо от графини Гувариньо: три исписанных листа, из коих каждый раз выпадал какой-нибудь полузасохший цветок. Цветок оставался валяться на ковре, и едва ли Карлос мог сказать, что содержалось в бесконечных неровных строчках ее писем. Он узнал, правда, что через три дня после их приезда в Порто у ее отца случился апоплексический удар и она остается ухаживать за ним. После просмотра почты Карлос, взяв с собой два-три самых красивых цветка из их сада, завернутые в шелковую бумагу, отправлялся на улицу Святого Франциска в экипаже: погода испортилась и наступили пасмурные дни с ветрами и ливнями.
У дверей его встречал Домингос, улыбаясь ему день ото дня все приветливей. Ниниш выбегала из комнат и прыгала вокруг него, изъявляя дружеские чувства: Карлос брал ее на руки и целовал. Затем он проходил в гостиную и в ожидании хозяйки стоя окидывал приветственным взором мебель, цветы, все тот же ясный и четкий порядок; подходил к фортепьяно взглянуть, что она играла сегодня утром, рассматривал книгу с заложенным между страниц ножом из слоновой кости.
Входила она. Ее улыбка, когда она желала ему доброго утра, ее звучащий, как золотая струна, голос с каждым днем приобретали для Карлоса все более глубокое и новое очарование. Обычно на ней было простое темное платье; иногда шейный платок из старинных кружев или пояс с пряжкой из драгоценных камней оживляли это скромное, даже строгое одеяние, которое казалось Карлосу прекрасным и гармонирующим со строгим величием ее души.
Сначала они говорили о мисс Саре, о ветреной и сырой погоде, столь неблагоприятной для здоровья англичанки. Они беседовали стоя, и она время от времени то клала на место книгу, то подвигала стул так, чтобы он был вровень с другими; у нее была привычка постоянно расставлять вещи симметрично; мимоходом она проводила пальцами по мебели, с которой перед этим сметала пылинки обшитым дорогими кружевами носовым платком.
Теперь она всегда сопровождала его в комнату мисс Сары. Идя рядом с ней по желтому коридору, Карлос волновался, ощущая нежный аромат жасмина, словно рождавшийся в шелесте ее платья. Случалось, по пути она открывала дверь комнаты, где стояла старая софа; здесь играла Роза, и здесь были владения Крикри: ее гардероб, экипажи, кухня. Они заставали Розу за одеванием куклы или за беседой с ней; иногда девочка, скрестив ножки, неподвижно сидела на софе, погруженная в раскрытую на коленях книгу с картинками. Она подбегала к Карлосу и целовала его, розовая и нежная, как цветок.
В комнате гувернантки Мария Эдуарда присаживалась в ногах ее постели; а бедная мисс Сара, все еще заходясь в кашле, смущенная, ежеминутно поправляла на груди шелковый платок, уверяя их, что она вполне здорова. Карлос шутливо уговаривал англичанку, что в такую отвратительную погоду просто счастье находиться в постели, когда о ней все так заботятся, а ей остается почитывать сентиментальные романы да соблюдать вкусную португальскую диету. Мисс Сара устремляла благодарный взор на мадам и вздыхала.
