Вновь и вновь я вспоминаю мгновения ярких сновидений, выхватываю из тьмы кусочки счастья. И не могу вспомнить.
Кажется – еще чуть-чуть, напряги память и увидишь то, что является тебе во снах.
Но чуда не случается.
Я робко прикасаюсь к единственному видению, словно боюсь полностью вспомнить и осознать, и тогда запретное число заберет эту последнюю частицу меня.
Теплые и ласковые женские руки. Прикосновение локона мягких волос песочного цвета, пахнущих солнечным ветром и весной. Радостный, звонкий смех, от которого на душе становится хорошо и спокойно. Явь или сон? Было, не было? Сколько Очищений назад? Сколько я живу на этом чертовом свете?
Я не помню.
В этом мире у людей есть только короткая память с периодом от Очищения до Очищения.
Как вспышка сгорающей бабочки у ночного костра.
На небе сияли весенние радуги. Они играли яркими цветами и оттенками, сливались в вышине в замысловатые фигуры. Воздух наполняла водяная взвесь. Доносился рев бурлящих за городом рек.
– Я тебя помню. Уже уходишь? – спросил сосед.
– Да, – ответил я. – Я тоже тебя помню, Пауль.
К лысоватому Паулю подбежал его сынишка.
– Папа, папа, в храме опять камень упал, идем поглядим.
И карапуз, любопытно зыркнув в мою сторону, потащил отца к калитке. Они пойдут к храму Времени – дому с высокой остроконечной крышей, где сейчас все собираются на праздник.
– Ну что ж, сосед, удачи, – проговорил Пауль на прощание.
– И тебе…
Я остался один во дворе своего дома. Медленно подошел к ограде. Там, возле расцветшего куста роз, покоилась могила с каменным надгробием. На камне было выбито лишь одно слово: «Лилиан». Может быть, это мой потерянный сон?
– Прощай, Лилиан, – прошептал я, дотронувшись до холодного камня.
Меч висел за спиной, сумка наполнена необходимыми вещами. Меня звала дорога.
И красная стрелка на приборе неустанно указывала направление.
Наверное, я задремал. С испугом проснулся и посмотрел на затухающий костер, подбросил сухих веток. Все было в порядке.
Все нормально.
Вот только куртка на спине Жаба шевелилась. Существо зеленого народца спало, улыбаясь во сне, а его спина ходила волнами.
Что же это?
Мы ничего не знаем о зеленом народце. Они живут рядом, но наши пути редко пересекаются. Мы чужие друг другу. Слишком разные. Мы – люди, а они… нет. Мы пришли, а они – были…
Край куртки Жаба приподнялся, и на землю скатился зеленый комок. Растекся бесформенной лужицей. Потом вытянул несколько плоских, как брюхо улитки, щупалец и, цепляясь за песок, быстро пополз мимо костра в темноту. На всякий случай я отодвинулся подальше, прикоснулся к успокаивающей рукояти меча.
Вот появился новый комок. Еще и еще. Они бесшумно скрывались в ночи, и я завороженно наблюдал за непонятными существами.
Наконец все затихло. Жаб продолжал посапывать, как будто ничего не произошло.
А ночь пыталась погасить костер, давила на нас черной тушей, наблюдая светящимися круглыми глазами.
– Вставай, соня, – тормошил меня за плечо Жаб. – Утро уже.
Я вскочил на ноги. От костра несло вкусным запахом жареного мяса. Вот не буду спрашивать у Жаба из чего это приготовлено. Лучше не знать.
Так спокойнее.
– Жаб! – спросил я. – Ночью… Когда ты спал… Понимаешь, с тебя разбегались зеленые комки. Что это?
Я посмотрел в честные желтые глаза с вертикальными черными зрачками. Жаб заперхал.
– Давай есть, – сказал он и вдавил ногой в песок большие черные надкрылья выпотрошенного жука.
– Бродяга, – вскоре спросил Жаб, – твоя грудь поднимается, ты вдыхаешь воздух, да. Зачем?
– То есть, как это «зачем»? – удивился я. – Ты же тоже дышишь.
– Вот-вот. Вопрос о… снобегах такой же смешной для меня, человек. Мы впитываем информацию, когда спим. Собираем отовсюду. Снобеги возвращаются утром и приносят нам сведения. Мне многое известно. Я никогда не был в поселении людей, но знаю ваши дома. Мне ведомо, как вы живете. Потому что мои снобеги когда-то побывали в вашем городе.
Жаб разворошил угли и вытащил новую порцию розового мяса с твердой запекшейся корочкой.
– Я вижу красоту этого мира, даже когда сплю. Я считаю ночные звезды и уплываю в воображении по космическим дорогам. Перед тем как проснуться, я встречаю по утрам рассвет, любуюсь багряной зарей на востоке. Я впитываю все это, понимаешь, – посмотрел Жаб на меня. – Я наслаждаюсь яркими красками счастья вместе с вернувшимися снобегами.
Я молчал.
– Вы, люди, лишены этого.
– У нас тоже есть сны, – прошептал я.
…Желтые волосы касаются моей руки. Я вспоминаю теплые губы. И чей-то смех.
– Это внутри вас, – воскликнул Жаб. – Вы замкнуты в самих себе. Навечно. Вы не понимаете красоту мира. Не видите радость весенних радуг. Не собираете чистые крупицы знания.
– Для чего? – спросил я. – Цивилизация твоего народа совсем не развита по сравнению с людьми. Если бы не Очищение…
– Просто для того, чтобы знать! – отрезал Жаб. – И помнить. Этого достаточно. Давай, собирайся. Утром хорошо идти.
Он забросал угли песком.
– Эти твои снобеги, – поинтересовался я, – они живые?
– Да, – ответил Жаб, – живые. Но сами по себе они ничего не понимают. Это ведь частички меня. Они просто приносят информацию, которую я у них отбираю.
– Я не знал…
– Вы не видите дальше своего носа! Вы прилетели в наш мир и думаете, что можете его легко понять и покорить. А сами не в состоянии разобраться даже в самих себе. То, что вы принесли с собой, оно…
Жаб замолчал.
– Очищение, да? Ответь, Жаб, что ты про него знаешь?!
– Ничего я не знаю, – спокойно сказал Жаб. – Но Очищения раньше не было в нашем мире. Оно появилось вместе с вами.
И мой товарищ пошел вперед, все еще слегка прихрамывая на левую ногу.
– Ты снова пришел сюда, – сказал Абсолют. – Может быть, ты пояснишь мне, что такое жизнь.
– Жизнь – это память, – ответил Бродяга.
– Память… – эхом повторил Абсолют. – Интересное объяснение. Кто знает, может быть, ты изменишь свое мнение. В следующий раз. Иди, Бродяга, и ищи свой смысл.
Мы шли целый день. Колючий песок сменялся отполированными ветром камнями. А затем – снова песчаные насыпи. И кусты. Цепкие, хватающие за ноги, мешающие быстро идти. Среди скрюченных ползущих веток что-то тревожно шуршало, и мы с Жабом держались настороже.
А на равнине выл ветер.
Иногда среди камней попадались не занесенные песком большие воронки, и тогда нам приходилось
