дом. А еще потому, что ты предал меня.
Марчат вспыхнул и так неловко сложил позу, что она могла означать что угодно.
— Тебя? Как я тебя предал? Я делал все, чтобы тебя это не коснулось: предупредил насчет Ошая, а когда ты вернулась, замолвил слово в твою защиту. Я рисковал собой ради тебя!
— Ты втянул меня в это, — процедила Амат, дивясь злости в своем голосе и тому, как запылали щеки. — Ты заварил кашу и сделал так, что мне пришлось пожертвовать всем — всем! — чтобы себя оправдать. Узнай я вовремя, ничего бы не случилось. Я бы тебя удержала. Ты понимал это, когда просил найти тебе охрану. Надеялся, что я тебя вытащу.
— Тогда я плохо соображал. Теперь — дело другое.
— Неужели? Как я могу поступить иначе, Марчат-кя? Промолчать — все равно что одобрить ваше злодейство. А я этого не хочу.
Его взгляд стал тверже. Он не спеша поднес к губам чашку и выпил одним долгим глотком. Когда он поставил ее обратно — только фарфор стукнул о дерево столика, — в нем снова проснулся тот Вилсин, которого она знала. Он отмел чувства в сторону и приготовился к переговорам, которые могли бы спасти его жизнь, его дело. Могли бы — сумей он убедить ее или даже совратить с выбранного пути. Она улыбнулась краем губ. Ей отчасти хотелось, чтобы у него это вышло.
— Предположим, случилось что-то плохое, — сказал Марчат. — И я был в этом замешан — не по своей воле. Забудем даже, что меня заставили. Забудем, что не я это придумал. Позволь спросить тебя вот о чем: какого возмездия ты хочешь?
— Не знаю, — ответила Амат. — Решать хаю и его людям.
Он сложил позу досады.
— Ты отлично понимаешь, какова будет его воля относительно меня и Дома Вилсинов. И всего Гальта заодно со мной. О Мадж он даже не вспомнит. Его будут заботить лишь собственные интересы.
— И интересы города.
— И сколько же стоит город, Амат? Пусть во имя справедливости. Если хай решит вырвать тысячу гальтских младенцев из материнских утроб, этого хватит? Если гальты начнут вымирать, потому что посевы не родят семян, этого хватит? Ты хочешь возмездия, Амат, я знаю. Но так мы придем только к мести.
Пахнущий морем ветерок всколыхнул занавеси. Двери веранды со стуком захлопнулись, и в комнате стало темно.
— Ты думаешь сердцем, — продолжал Вилсин. — То, что случилось, ужасно. Я этого не отрицаю. Нас затянуло в нечто огромное, нелепое и зловещее. Однако не забывай о том, чего это стоило. Одна жизнь. Сколько выкидышей случается за год? Сколько женщин не донашивают детей из-за того, что их бьют мужья, от падений или от болезней? Мне припоминаются шесть случаев за последние пять месяцев. Случилось дурное, Амат, и, клянусь, я сделаю все, чтобы это исправить. Но только не такой ценой.
Он подался вперед. Амат искала, что возразить, но быстро не выходило.
— Теперь они поняли: эта тактика не подошла, — продолжил Вилсин. — Они не смогли избавиться от Бессемянного, пока он был с ними заодно. Теперь они будут знать, что никогда не сумеют освободить их всех разом. Опыт провалился. Конечно, однажды они попытаются сделать это еще раз, но нескоро. Пока же они направят свои усилия на Западные земли, как прежде, или, может, на юг, или к островам. Война сюда не придет. Пока они не будут уверены в собственной безопасности.
У Амат кровь застыла в жилах. Она опустила глаза, чтобы не выдать потрясения. Ей-то казалось, что дело в торговле. Не будет Бессемянного, и торговля захиреет. Ее город пострадает, тогда как прочие рынки хлопка начнут процветать. Как она могла быть такой недалекой! Восемь поколений минуло без войны. Сотни лет сытой и мирной жизни под защитой андатов. Дело было уже не в торговле. Это первый шаг на пути к вторжению, и гальт не знает, что она его проглядела.
Амат заставила себя улыбнуться и поднять голову. Без андатов города падут. Богатство Хайема пойдет на покупку наемников. Однако немногие захотят встать на заведомо слабую сторону в войне с гальтской военной машиной, немногие сохранят договоры с Хайемом.
Мир, каким она его знала, грозил рухнуть.
— Вернись, Амат, — увещевал Вилсин. — Скоро начнутся переговоры конца сезона, и мне без тебя не обойтись. Ты мне нужна, как раньше.
Амат резко выкрикнула «Ко мне!», и в комнату ворвалась охрана. Марчат — ее старый друг, делец, умеющий быть забавным, тот, кто подобрал ее на улице и вывел в люди, кто полюбил ее, хотя не осмелился в этом признаться — растерялся. Амат приняла позу прощания перед долгой разлукой. Она была почти уверена, что он не уловил оттенка «навсегда», хотя вложила этот смысл скорее для себя.
— Прошлое — прекрасное время, Марчат-кя, — ответила Амат. — Я уже по нему скучаю.
И следом охранникам:
— Выведите его прочь.
Исцеление Хешая произошло внезапно, как перемена погоды. Лиат была в гостиной — чистила апельсин. Маати зачем-то поднялся к себе, попросив ее подождать внизу. Потом послышались шаги на лестнице — медленные и грузные, словно Маати нес что-то большое и неухватистое. Лиат обернулась и увидела вместо него Хешая — чистого, выбритого и одетого в строгое платье. Она вскочила на ноги и приняла позу приветствия высокопоставленной особы. На сиденье осталась тонкая золотая полоска кожуры, свисающая с сочного шара. Поэт изобразил краткое «добро пожаловать» и подошел к ней, не сводя глаз с апельсина. Наконец он улыбнулся — неуверенно, словно не привык так складывать губы. Лиат стала вспоминать, смеялся ли он когда-нибудь при ней.
— Тут, конечно, не хватит на то, чтобы поделиться со стариком, а? — спросил он почти робко.
— Конечно, хватит, — ответила Лиат, взяла апельсин и отломила большую дольку. Хешай принял ее с благодарственным жестом и тут же сунул в рот. Его лицо было бледным, как рыбье брюхо, под глазами виднелись темные мешки. После злополучной церемонии поэт сильно исхудал, и все же, когда он опять улыбнулся — уже увереннее, — Лиат не смогла сдержать ответной улыбки. На мгновение она совершенно ясно увидела, каким он был в детстве.
— Вы выглядите гораздо лучше.
— Сколько ж можно шататься по дому и грустить, — ответил Хешай. — Пора бы и пройтись. Давненько я уже не был в хорошей чайной.
С лестницы донеслись знакомые легкие шаги — и вдруг стихли. Маати забыл о книге в руке и смотрел вниз, разинув рот.
— Спускайся, — окликнул его Хешай. — Мы не секретничаем, просто устроили перекус. Тебе тоже хватит, я думаю.
— Хешай-кво…
— Я тут рассказывал Лиат-кя, что решил размять ноги на ночь глядя. Нельзя все-таки слишком надолго уходить в себя. А завтра у нас есть кое-какие дела. Давно пора всерьез заняться твоим обучением, верно?
Маати изобразил позу согласия, неуклюже из-за книги в руке. Впрочем, Лиат видела, что он этого почти не заметил. Она перехватила его взгляд и попыталась подсказать, чтобы Маати хотя бы для приличия изобразил радость.
— Буду ждать, Хешай-кво, — ответил он.
Если его голос и дрогнул, поэт этого не заметил. Он лишь попрощался с Лиат более церемонно, чем требовал ее статус, изобразил позу поздравления Маати — конечно, тайком от Лиат — и отбыл. Маати с Лиат сели на ступени у двери и стали смотреть, как Хешай переходит мост и скрывается за поворотом дороги. Маати трясло от ярости.
— Я думала, мы этого и хотели, — мягко сказала Лиат.
Он мотнул головой: ее слова вернули его к реальности.
— Да, но чтобы так…
— Он ведь встал с постели. Пошел в город.
— Да, как ни в чем не бывало, — отозвался Маати. — Словно и не лежал неделями. Встал и пошел.
Лиат погладила его по шее. Маати напрягся было, потом расслабился и повернулся к ней.
