труда: так, наверное, приветствовали друг друга все незнакомцы, сведенные волей судьбы. Мадж при своем плохом знании языка не могла быть полноправным участником заговора, который набирал обороты в этой комнате. Ота же не мог по прямо противоположной причине: в ушах у него до сих пор звенели пророчества Бессемянного: «Лиат могут убить… в Гальте будет кровопролитие… Маати будет страдать до конца дней… я выдам тебя братьям», и это тайное знание ощущалось, как заразная болезнь. Каждый шаг Амат приближал их к концу. Ота неожиданно засомневался, что сделал правильный выбор.
В течение четверти свечи Амат, Лиат, Митат и иногда даже Ториш Вайт обсуждали, как лучше выступить перед хаем. Посланцев опросили, их письма присовокупили к бумагам, стопкой выложенным на столе, а самих отправили восвояси с ответными записками в рукавах. Ота слушал и смотрел, как ее доводы приобретают вес. Доказательства выплат, показания очевидцев, совпадения дат, письма из Гальта — все росло, как снежный ком, вокруг Мадж, главной свидетельницы и жертвы, живого символа произошедшего. Та же цепь совпадений, прослеженная по документам, повторялась раньше, год назад, с другой девушкой, которая испугалась и убежала. Прямых улик не было, однако факты, точно кусочки мозаики, составляли довольно четкую и мрачную картину.
Собственно, особых улик и не требовалось. Стоит Амат завладеть воображением судей, как остальное приложится. Когда суд заработает в полную мощь, Хешая-кво привлекут к ответу вместе с Бессемянным, и тому придется сказать правду. Может, он будет даже рад вызвать катастрофу, сравнимую по разрушительности с собственным освобождением.
Ночь шла своим чередом, луна незримо катилась по небу, и через некоторое время Лиат начало пошатывать. Амат это заметила и посмотрела на Оту.
— Лиат-кя, я совсем тебя замучила, — сказала она, принимая позу извинения. — Ты устала и не совсем поправилась, а я все пристаю к тебе с расспросами.
Лиат замахала руками, но отрицание вышло вялым, что только подтвердило правоту наставницы. Ота подошел к девушке и помог встать на ноги. Лиат со вздохом оперлась на него.
— Наверху постелено, — сказала Митат. — В комнате Амат-тя.
— А где будет спать Тани?
— Я обойдусь, милая, — ответил он, опередив Амат, которая явно не ожидала такого вопроса. — Меня ждут ребята в бараках. Если не приду, начнут волноваться.
На самом деле его никто не ждал, но сейчас это было неважно. Ему совсем не хотелось остаться в доме утех и наблюдать, как Амат близится к цели. Его удерживали только сонно-расстроенные глаза Лиат.
— Я побуду здесь, пока ты не заснешь, — сказал он. Это как будто ее успокоило. Они пожелали всем спокойной ночи и поднялись по деревянным ступеням. Ота шел медленно, чтобы поберечь Лиат. У них за спиной снова зазвучали голоса: работа над планом продолжалась. В комнате Ота запер за собой дверь. Ставни были плотно закрыты, но оранжевый свет факелов с улицы высвечивал щели. Ночная свеча на столе оплыла за половину и потрескивала. Кровать была из плотного холста на деревянной раме, с матрацем в три пальца толщиной и пологом, хотя кровососы в разгар зимы прилетали редко. Обнимая Лиат за хрупкую талию, Ота увидел на стене нечеткую тень, точнее, две тени: свою и ее, слившиеся воедино.
— Наверное, она меня ненавидит, — произнесла Лиат вполголоса.
— С чего ты взяла? Амат-тя была исключительно…
— Да не она. Мадж.
Ота замолчал. Он хотел бы и сейчас ее разубедить — сказать, что никто не держит на нее зла, что все будет хорошо, стоит только поверить. Однако он не знал, будет ли это правильно и разумно ли так думать. Ведь от Вилсина-тя тоже никто не ждал подвоха, а Лиат едва не погибла. Ота почувствовал, как его молчание разливается в воздухе, будто холод. Лиат сбросила его руку и дернула завязку плаща.
— Дай я, — сказал Ота, расстегнул ее плащ и сложил на пол под кроватью.
— А платье?
В темноте он не увидел, а скорее почувствовал ее взгляд. Или ему показалось. Просто было что-то в ее тоне, какой-то оттенок, который он не различил бы, когда бы не делил с ней постель многие месяцы. Ота заколебался — по многим причинам.
— Пожалуйста, — сказала Лиат.
— Ты еще не поправилась, любимая. Тебе ведь даже по лестнице было тяжело подниматься…
— Итани…
— Здесь же комната Амат-тя. Вдруг она зайдет?
— Ее еще долго не будет. Помоги мне раздеться. Прошу тебя.
Терзаясь сомнениями, Ота однако же подошел к ней, подчинился и ее желанию, и своему собственному. Он бережно развязал шнурки у нее на платье и стянул его, пока Лиат не осталась в одних бинтах. Даже в полутьме были видны синяки. Она взяла его за руку и поцеловала, потом потянулась к завязкам на его одежде. Ота не стал ее останавливать. Не хотел, да и это было бы жестоко.
Они любили друг друга медленно и осторожно, как будто к влечению примешалась печаль. Ее кожа отливала в свечном сиянии темным медом, а волосы — чернью, как вороново крыло. Утомленные, они откинулись на постель. Ота привалился к ледяной стене, чтобы Лиат легла поудобнее. Ее глаза были прикрыты, уголки рта — опущены. Когда она поежилась, Ота приподнялся и укрыл ее одеялом. Сам забираться под него не стал, хотя немного продрог.
— Тебя так долго не было, — сказала Лиат. — Порой я даже начинала думать, что ты не вернешься.
— Но ведь вернулся же.
— Точно, вернулся. Как там было? Расскажи.
И он стал рассказывать ей о своем плавании: как корабль ходил туда-сюда под ногами, как скрипели канаты и шумела вода, ударяя в борта. Рассказал о посыльном с его шутками и байками и о том, как Орай сразу угадал, что он оставил на суше подругу. О Ялакете — серых высоких домах и узких улицах с воротами, которые запирались на ночь.
Он мог продолжать и дальше — про дорогу к даю-кво, про гору, селение из одних мужчин, про странное полупредложение Дай-кво принять его обратно. Он был даже готов поведать даже об угрозах Бессемянного выдать его происхождение — с этой мыслью он еще не до конца сжился. О том, что, если Бессемянный останется жить, Итани Нойгу умрет… Однако Лиат дышала уже глубоко и мерно, а когда он приподнялся над ней, чтобы вылезти из постели, пробормотала что-то и забралась глубже под одеяло. Ота оделся. Ночная свеча показывала три четверти: ночь близилась к рассвету. Ота впервые заметил, что руки и ноги у него стали как ватные. Надо было где-то поспать. Снять номер, а может, какую-нибудь койку на пристани, в комнатушке с жаровней на девятеро упившихся моряков.
В желтом, как сливочное масло, свете общей комнаты все так же совещались, хотя тема определенно поменялась. Мадж, которая раньше только наблюдала, сидела теперь напротив Амат, тыча в стол пальцем, и то и дело разражалась долгой цепочкой звуков без заметных промежутков. Ее лицо раскраснелось. Ота слышал гнев в ее голосе, хотя не различал ни слова. Гнев и хмель. Амат оглянулась, заметив, что Ота спускается по лестнице. Она выглядела старше обычного.
Мадж проследила за ее взглядом, посмотрела на закрытую дверь у него за спиной и добавила что-то еще. Амат ответила на том же языке, спокойно, но твердо. Мадж встала, громыхнув скамьей, и направилась к Оте.
— Твоя женщина спать? — спросила она.
— Да, она уснула.
— У моя к ней вопросы. Разбуди ее, — сказала Мадж и встала в повелительную позу. От нее несло вином. Сзади Амат отрицательно покачала головой. Ота жестом извинился. Его отказ словно переломил что-то в островитянке. Глаза у нее заблестели, по щекам побежали слезы.
— Недели, — произнесла она умоляюще. — Я ждать много недели, и все зря. Здесь нет справедливость. Вы, люди, не знай справедливость!
Митат подошла к ней и положила руку на плечо, но Мадж вырвалась и выскочила в другую дверь, вытирая глаза. Когда дверь за ней закрылась, Ота принял позу вопроса.
— Мы сказали ей, что хай, возможно, пожелает провести собственное расследование. А она не
