— Милый Егор Матвеевич, запомни: контрразведка — это не просто профессия. Контрразведка — искусство. А в искусстве каждый идет своим путем...
...Низкая арка, хмуро глядевшая на улицу, вела во двор. В глубине двора по левую сторону стоял двухэтажный коттедж, в котором жила Татьяна Дорофеева. Ее квартира находилась на втором этаже. Двор был маленький. Бомбоубежище, желтым холмом возвышавшееся невдалеке от старой груши, делило его на две части. Дверь в бомбоубежище была распахнута. Темнота черным глазом смотрела на забрызганный солнцем двор и дышала сыростью. Две девчонки играли в классики. Смеялись они легко, беззаботно. Пальтишки на них распахивались, короткие и латаные.
Из репродуктора, висевшего на сером, зажатом рельсами столбе, слышался голос московского диктора. Он читал утреннее сообщение Советского информбюро. Новости были хорошие. 4-й Украинский фронт рвался к Севастополю...
На лестничную площадку, деревянную, с перилами, давно утратившими свой первоначальный коричневый цвет, выходило три двери. Короткая и, словно трап, крутая лестница вела на чердак. Люк над ней был закрыт. Ступив вверх на несколько ступенек, Каиров убедился: крышка заколочена поржавевшими гвоздями. И нет никаких следов, что люк недавно открывали.
Еще внизу Каиров обратил внимание: окна первого этажа висят низко над землей, в доме едва ли есть подвал.
...Услышав, что он из контрразведки, Дорофеева не испугалась, не смутилась. Наоборот, с интересом, точнее, с любопытством посмотрела на Каирова. Без улыбки, но вполне гостеприимно сказала:
— Чувствуйте себя как дома, полковник. Давайте, я помогу вам снять шинель.
— Я сам. Ради бога, не принимайте меня за дедушку.
— Зачем же? — улыбнулась Татьяна. — На мой взгляд, человеку столько лет, на сколько он выглядит.
— Я смотрю, вы прогрессивно мыслите.
— Не терплю условностей.
Каиров пристально посмотрел ей в глаза. Она выдержала взгляд.
Он сказал:
— Я думаю, разговор у нас с вами получится.
— Вы хитрый, — ответила она.
— Неожиданный вывод.
— Цыгане все хитрые.
— Я не цыган.
— Армянин?
— Я из Азербайджана.
Она села на диван. Перебросила нога за ногу. Платье из серо-голубой материи сжалось в складки и теперь лишь самую малость прикрывало колени. Откинувшись, она вдруг заломила руки и стала поправлять прическу.
Голова Каирова уже давно из черной превратилась в цвета махорочного пепла, и он конечно же понимал: поза, в которой сейчас находится Татьяна, давно разучена и отработана. Но вместе с тем именно жизненный опыт не позволял сделать иного вывода — эта дама сложена безукоризненно.
— Вы обо мне плохо думаете? — внезапно спросила Татьяна.
— Я думаю о вас хорошо.
— Нет. Вы обо мне плохо думаете. Я красивая, и все мужчины думают про меня одно и то же. — Горечь была в ее голосе и во взгляде тоже.
— К сожалению, я пришел сюда не как мужчина, — Он понял, что упускает инициативу в разговоре.
— Я вам не верю.
— У меня единственный способ убедить вас в обратном: задать несколько вопросов.
Она недоверчиво покачала головой и,сказала устало:
— Все начинают с этого.
— У ваших поклонников бедная фантазия, — пошутил Каиров. И вынул портсигар: — Разрешите?
— Пожалуйста. — Она поставила перед ним пепельницу. Вновь опустилась на диван. Пожаловалась: — Я несчастливая.
— Сейчас не время говорить о счастье, — нравоучительно заметил он. Прикурил от зажигалки.
— Что вы, мужчины, понимаете во времени? Вот вы мне в дедушки годитесь, а на вас смотреть приятно. И куда угодно с вами пойти можно.
— Благодарю.
Татьяна грустно усмехнулась:
— Доживи я до ваших лет — на меня никто и не посмотрит. Для женщин другой счет времени, полковник.
— Может, вы и правы... Но я все-таки перейду к делу. Когда вы познакомились с майором Сизовым?
— Какое это имеет значение? — вдруг напряглась она. И взгляд ее похолодел. И на лице обозначилась бледность, может быть, от испуга.
— Не задавайте встречных вопросов! — кажется, рассердился Каиров.
— В декабре. Число не помню. Но можно уточнить. Он пришел в библиотеку. Я выписала ему читательскую карточку. Там стоит дата.
— Видимо, вы знали его близко. Не было ли в поведении Сизова чего-либо подозрительного?
— Все мужчины одинаковы. В глаза: ля-ля, хорошая, милая. А из дому вышел — ни одной юбки не пропустит.
— У него была женщина?
— Значит, была, если письма писала.
— Вы их видели?
— Одно. Ну и этого достаточно.
— Поспешный вывод. Прежде необходимо прочитать письмо.
— Он учил меня другому. Ударил по лицу, сказал, чтобы я не смела читать чужие письма.
— Письмо сохранилось?
— Нет.
— Может, вспомните содержание?
— Ничего интересного там для вас не было.
— Охотно верю... Но любопытства ради хотел бы услышать.
— В начале письма она слюнявилась: дорогой, любимый... Встретиться бы желала, да обстоятельства не позволяют. Видно, замужняя, шлюха... Просила на брата повоздействовать, который после контузии совсем опустился. И теперь вениками торгует возле бани.
— Дубовыми?
— А вы откуда знаете?
— Проходил мимо бани... Там всегда вениками дубовыми торгуют.
— Не знала. В баню не хожу. У меня ванна... Правда, горячей воды сейчас нет. Но я моюсь холодной. Привыкла. А кожа от этого становится эластичнее и здоровее. Смотрите. — Она заголила руку выше локтя. Кожа у нее была смуглая, хорошо сохранившая следы прошлогоднего щедрого загара.
— Что было еще в письме?
— Ничего. — Ей был неприятен этот разговор. Настолько неприятен, что бледность, будто талый снег, исчезла с ее лица. И теперь — от злости ли, или простого раздражения — оно было покрыто большими розоватыми пятнами.
— Кем подписано письмо? — спросил Каиров.
— Подпись неразборчива.
— Обратный адрес?
