— Без адреса. — Она отвечала, нервно покусывая губы.
— Не обратили внимания, из какого города отправлено письмо? .
— Местное... Поэтому я и выгнала его. Последнюю неделю он жил в гостинице.
— Вещей своих Сизов не оставил у вас?
— Все забрал. Позабыл только фляжку.
— Покажите ее.
Татьяна безо всякой охоты встала с дивана. «Странная она женщина, — подумал о ней Каиров. — А может, и нет, Может, все закономерно. Родилась красивой. В своем роде произведение искусства. Легкомысленная. Это тоже от рождения... Как бы выглядела жизнь на земле, если бы все женщины были вот такими красивыми? И такими легкомысленными. Наверное, сложились бы другие обычаи, нравы. Понятие морали было бы тоже совсем иным.
Почему она так разговаривает со мной? То злится, то кокетничает. Скорее всего, Татьяна иначе и не может разговаривать с мужчиной. Она привыкла нравиться. Привыкла, как пьяница к алкоголю».
Татьяна принесла фляжку. Обыкновенную, из алюминия. В зеленом матерчатом чехле. Встряхнула. Булькнула жидкость.
— Что здесь? — спросил Каиров.
— Вино. Рюмочку?
— В первой половине дня не употребляю.
— Хорошая привычка.
— Сизов пил?
— Много. Но никогда не пьянел. Только глаза краснели.
— Я заберу с собой фляжку. Слейте вино в графин.
— Графин не пустой. А это вино выпейте во второй половине дня за наше знакомство.
— Спасибо. — Каиров встал. — Скажите, Сизов вел с вами разговоры о событиях на фронте?
— Редко. Мне кажется, они не очень интересовали его. Он любил повторять, что теперь фронт везде.
— Это точно. Спасибо... Всего хорошего. Извините уж...
— Пожалуйста, пожалуйста, — вежливо ответила Татьяна.
Беженка из Новороссийска
Рыбоколхоз «Черноморский» притулился к морю за высокой, ступающей в волны скалой, на которой моряки поставили мощную береговую батарею. Там же и глазастые прожекторы. Ночью, словно пули, темноту пронизывают. А днем спят под густыми пятнистыми сетками. Скала стройная, точно девушка, красивая, приметная. Немцы на нее в сорок втором зуб точили. Только устояли моряки. Сколько чернобрюхих, крестастых самолетов дельфинами в море кувыркались!
Пострадал рыбоколхоз. Конечно, меньше, чем город. Но... Семилетнюю школу прямым попаданием в щепки разнесло. На рыбозаводе от коптильного цеха лишь груды кирпичей остались. С полдюжины жилых домов тряхануло. Правда, прямых попаданий в дома не было, но с окнами, с дверями распрощаться пришлось.
Колхоз славился рыбой. До войны имел торговые договоры со многими санаториями и домами отдыха. Держал свой ларек на городском рынке. Делал консервы в цехах собственного маленького завода.
С войною улов упал. Большинство мужчин ушло в армию. Женщины теперь верховодили на шаландах. Честь им и хвала. Ничем сильному полу не уступали. Да вот беда, нынче в море далеко выходить рискованно. Немецкие подлодки еще, как акулы, рыщут. Мин — что медуз перед штормом. Промышляют колхозники возле берега. А какой улов на мелкоте — дело известное. И все же шаланды никогда не возвращались пустыми. День на день не приходился — кефаль, ставрида, хамса, битый дельфин. Дельфинье мясо было вполне съедобным. Но, когда его жарили, вонь стояла над всем поселком, уползающим в горы ящерицей. Хозяйки посноровистее добавляли в жаркое стручковый перец, укроп, чеснок, лук...
Ваня Манько шмыгнул носом. Нет, есть ему не хотелось. Он сыт по горло дельфиньим мясом. Ему бы простого, говяжьего. Но это будет потом, когда батька вернется с фронта. А сейчас... Сейчас Ваня бежал с уроков. И крутой тропкой, огибающей кусты, спускался к морю. Море сегодня было ласковым и тихим. Волны не шумели, а разговаривали друг с другом шепотом, как мальчишки на уроках.
Учился Ваня в четвертом классе. Когда школу разбомбило, их перевели в клуб. Концертный зал большой. В каждом из четырех его углов занимался класс. И гул стоял плотный и неразборчивый, словно на колхозном рынке. В утреннюю смену ходили первый класс, второй, третий, четвертый. После обеда — с пятого по седьмой.
Скучно в школе было Ивану. Он любил море. Любил рыбоколхозный причал. Запах ветра морского, соленого. Он давно решил стать рыбаком. И сетовал, что из-за маленького роста взрослые не берут его в море.
А учеба? Какой с нее прок! Рыбе лично начхать, кто ее неводом вытаскивает — грамотный или не очень.
Берег долгий. И полукруглый, словно край блюдца. Галька на нем светлая. Лишь возле самой воды — темная и блестящая. Потому что влажная. Не успевает высыхать. Волны лижут ее и лижут, как кот сметану... Хорошо на берегу. Да от посторонних глаз не скроешься. Увидит кто из колхозников Ивана — не пощадит. За ухо возьмет. И... водворит в школу.
Лучше всего бы спрятаться дома. Так раньше Иван и делал, когда мать на шаланде выходила в море. Но теперь лафа кончилась... Третью неделю у них квартирантка живет, беженка из Новороссийска. Строгая такая тетенька — учительница. Взяли ее алгебру да геометрию преподавать. В старших классах, значит. Вот она и околачивается в первой половине дня дома.
Вздыхает Иван. Тяжело, будто старик. Думает: а если осторожно-осторожно на чердак перебраться? Квартирантка и не заметит. Валяется, наверное, на кровати. Книгу читает.
Верная мысль! На чердаке сено. Поспать можно...
Задами выходит Иван к своему дому. Возле колодца в заборе дыра. А вокруг крапива молодая — богатство по нынешним временам. Суп из нее варят.
Подобрался к сараю Иван. Посмотрел через щель. Занавешено окно в комнате квартирантки. Теперь — шмыг в сени. А там и лестница на чердак. В сенях на лавке ведро с водой стоит. И кружка рядом. Испить бы водицы, да зашуметь кружкой можно. Иван переводит дыхание и пьет прямо из ведра.
Лестница в доме хорошая, не скрипит. Люк гавкнуть может. Петля там одна перекошена. Накормить бы ее рыбьим жиром! Иван, подталкивая одной рукой люк вверх, другой приподнимает край, где заедает петля. Ура! Обошлось!
Тщательно закрыв люк, Иван шагает в сено к слуховому окну.. Жаль, что из окна не видно моря. Зато скалу видно. И батарею на ней. И морячков тоже... Счастливые ребята — моряки, никто в школу не ходит. И дурацкие задачки: «Из пункта А вышел поезд со скоростью 60 км в час...» — решать не заставляют. .
«Вырасту — пойду в моряки, — думает Иван. — Рыбаком, конечно, хорошо. Но не сидеть же век в колхозе! Лучше по морям, по океанам побродить. Куплю себе обезьяну и выучу разным фокусам. Вот потеха будет...»
«Тэр-рр...» Скрипит люк. Кого несет нелегкая? Квартирантка. Выследила, зануда!
Однако на всякий случай Иван прячется за тяжелой, обвешанной паутиной балкой. Квартирантка лезет через сено, приподняв подол платья. Ее длинные ноги в черных чулках проваливаются в сено. Она ступает на коленках. Добирается до слухового окна. В руках у нее появляется бинокль. Она подносит его к глазам и что-то долго рассматривает.
«Батарею!» — догадывается Иван. Он сидит ни жив ни мертв.
Потом квартирантка поворачивает назад. Выбирается к люку...
Иван, желая проследить, что же она будет делать дальше, приподнимается на корточках. Случайно оказавшийся под ногами мальчишки прут предательски трещит. Квартирантка вздрагивает и
