Поднялась на носках, заглянула внутрь. Справа, прижатый струнами к стенке, темнел пухлый сверток. Погожева вынула сверток, положила его на стол. Спокойно, не торопясь и не волнуясь, что Татьяна каждую секунду может прийти с кухни, поставила вазу и цветочницу на прежние места. Развернула тряпки. В них оказались три толстые пачки сторублевых денег. Погожева вынула откуда-то, чуть ли не из лифчика, маленький пистолет, положила его перед собой.
Онемела Татьяна, остановилась на пороге, почувствовала: ногами двинуть не в состоянии, словно взбунтовались они и отказываются повиноваться.
— Что это? — спросила Татьяна. Произнесла, в общем-то, два ненужных слова, ибо отлично видела, что лежит на столе.
— Никогда не видели зажигалку в форме пистолета и сторублевых денег? — удивилась Погожева устало и немного раздраженно.
— Так много! Никогда, — призналась Татьяна, изо всех сил стараясь не выдать своего беспокойства.
— Не очень много. Десять тысяч.
— Большая сумма, — сказала Татьяна с уважением.
— Я хочу подарить ее вам, — улыбнувшись, заявила Погожева.
— Мне? Разве вы добрая фея из сказки?
— Я действительно фея. Только не добрая, а злая.
— Почему же злая? — Татьяна наконец сдвинулась с места, подошла к столу и поставила чашки.
Погожева тряхнула головой:
— Так удобнее. — И вдруг спросила: — У вас найдется листок бумаги?
— Да.
Повернувшись к тумбочке, Татьяна взяла из-под старого альбома ученическую тетрадь и положила перед Погожевой.
— Нет, — сказала Погожева, — писать будете вы. Вот этой авторучкой.
— Я не понимаю вас, — побелев, произнесла Татьяна и покачала головой.
— Сейчас поймете. Прошу. Пишите: «Я, Дорофеева Татьяна Ивановна, библиотекарь гарнизонного Дома офицеров...» Написали? Хорошо... Пишите: «Обязуюсь... сотрудничать... с германской военной разведкой...»
— Зачем вы так?.. — с обидой спросила Татьяна и отодвинула тетрадь. — Что я вам сделала?
— Милая моя! — вздохнула Погожева. — Вы молоды и красивы. Я понимаю мужчин, которые в вас влюбляются. Но поймите и вы меня. Если мы не договоримся, не найдем общего языка, то... бог свидетель... Я не могу уйти из этой комнаты, оставив вас живой. Как бы я к вам ни относилась, я на службе... Будьте благоразумны.
— О каком благоразумии может идти речь? — сквозь зубы выдавила Татьяна. — Вы что? С луны свалились?
— Увы! С грешной земли. — Погожева положила руку на пистолет. — Эта зажигалка, между прочим, шестизарядная.
— Плевать я на нее хотела! — заявила Татьяна, удивляясь собственной храбрости.
— Оставим лепет. Вы не девочка, а я не обольститель. Я предлагаю вам дело. Рискованное, но денежное. Я знаю, вы согласитесь. И когда войдете во вкус, поймете, что в разведке можно заработать больше, чем в постели.
— Я не проститутка! — покраснела Татьяна.
— Фу! Как вульгарно.
— А мне плевать! Убирайтесь к чертовой матери из моей квартиры! Я не испугалась вашей пушки!
— Спокойнее... Истерики разрушают нервную систему не меньше алкоголя. Отвечайте, вы догадывались, что Сизов — агент немецкой секретной службы?
— Какой службы? — не поняла Татьяна, но запальчивости теперь не было в ее голосе.
— Вам известно, что Сизову удалось завербовать вашего друга Роксана? Того самого Мишу, который через ваше посредство сплавляет излишки продуктов?
— Вы врете!
— Забудьте это слово. В разведке не врут. В разведке молчат или говорят правду. Я говорю правду только потому, чтобы вы поняли: я не могу выйти из этой комнаты, оставив вас живой.
— Уходите! — решительно сказала Татьяна. — Уходите! Я никому не скажу... Можете не волноваться.
— Спасибо, — поднялась Погожева. — Боюсь, что в отношении вас не смогу проявить такую милость.
Татьяна отступила на шаг, сказала убедительно:
— Я не нуждаюсь в ней, в вашей милости. Я выброшусь в окно. И закричу на всю улицу. Я не пойду на предательство!
— Предательство — тоже работа, — сухо заметила Погожева.
— Плохая работа!
— Запомните, девочка, плохой работы не бывает. Работа либо соответствует духовным запросам и умственным возможностям индивидуума, либо нет.
— В таком случае вы переоценили меня.
— Скромность человека украшает, агента оберегает.
— Я не агент! — процедила Татьяна. Страха не было в ее голосе, лишь злость, злость, злость...
— Не будем придираться к словам, — миролюбиво сказала Погожева. — И зря нервничать. Может, нам лучше разобраться в сути. Отвечайте на мои вопросы, только искренне. Вы способны на искренность?
— Да!
— Вам нравится работать на заводе у станка?
— Я никогда не работала на заводе.
— И не рветесь? — усмехнулась Погожева.
— Нет!
— Что бы вы предпочли: коммунальную квартиру или собственную виллу в сосновом бору на берегу моря?
— Это глупый вопрос, — заметила Татьяна.
— Вам нравится танцевать?
— Да.
— Хорошо поесть?
— Да.
— Красиво одеться?
— Да.
— Какой цвет вы предпочитаете: голубой или красный?
— Голубой.
— Ох, Таня, Таня... Одного последнего ответа достаточно для того, чтобы усомниться в вашей благонадежности...
— Но голубой цвет мне действительно больше к лицу, чем красный, — с обидой произнесла Татьяна.
— Все ясно... Если добавить, что в течение определенного срока вы предоставляли крышу немецкому агенту Сизову, нарушаете правила торговли нормированными продуктами, то... Вывод напрашивается сам собой — русскую контрразведку вам надо опасаться больше, чем меня. Я предлагаю вам деньги и обеспеченное будущее. «Смерш» может предложить в лучшем случае длительное заключение, в худшем — стенку...
— За что стенку? Я ничего не сделала...
— Вы думаете?
— Я знаю! — ответила Татьяна запальчиво.
