– Вначале мы сзватим самозванца, притащим его в мой дом. Суд состоится здесь же, в этом зале. Но перед окончательным принятием решения каждому из членов суда будет вручён небольшой кошелёк с определённым количеством серебряных монет, – многозначительно улыбнувшись, сказал жрец. Он, взглянув своему тестю в глаза, как бы ища его поддержку, – к тому же почти все члены Синедриона ваши родственники, отец. Вы, я думаю, их уговорите в течение нескольких минут принять правильное решение и не обращать внимания на некоторое отклонение от Закона.
– И много ты собираешься дать им денег?
– Да по тридцать монет серебром каждому! Думаю, этого будет вполне достаточно! А уже после... – и не закончив фразу, с интонацией, не терпящей возражений, первосвященник вдруг воскликнул скорее для себя, нежели для своего собеседника, перейдя неожиданно совершенно на другую тему, удивив смелостью своего суждения старого и мудрого тестя. – Мессия должен быть из нашего колена, рода Левия, левитом по рождению! – громко провозгласил он.
– Но в Писании, сын мой, ясно сказано, что тот должен быть из мессианского колена Иуды и потомком царя Давида, – осторожно возразил своему зятю Ханан. В последнее время он не только зауважал Каиафу, но и начал даже немного опасаться своего зятя за крутой нрав и навязчивую идею при жизни стать наместником самого Бога на земле. Однако слова тестя совершенно не смутили Иосифа. Напротив, тот заговорил ещё более решительно и убеждённо.
– Мы внесём изменения в святое Писание, отец. Почему существует со стороны Господа такая несправедливость по отношению к нам, левитам? У нас нет своей земли, хотя каждому колену израильскому принадлежит свой кусок Палестины. Но, мы ведь призваны служить Богу! Так почему же тогда посланец должен явиться из колена Иуды? Когда и кому сказал Господь, что Иудово племя мессианское? Мы перепишем Закон, и вы мне в этом поможете, – вновь сказал Каиафа таким тоном, что было не понято, то ли это просьба, то ли требование, не терпящее отказа.
Члены Синедриона собрались около полуночи. В зале заседаний было довольно светло, ибо Каиафа приказал принести и расставить во всех углах достаточное количество масляных ламп, факелов и светильников, чтобы все присутствовавшие смогли бы прочитать заранее подготовленные протоколы допроса подсудимого, которого сегодняшней ночью им даже не собирались представлять.
Первосвященник прошёлся в раздумьях по залу и начал свою речь издалека:
– Многие безвестные личности в храмах и вне храмов, некоторые даже нищенствующие и бродящие по городам или около них, очень легко, когда представляется случай, начинают держать себя как прорицатели. Каждому удобно и привычно заявлять: Я – бог, или дух божий, или сын божий, или посланец божий. Я явился! Мир погибает и вы, люди, гибнете за грехи. Я хочу вас спасти! И вы скоро увидите меня возвращающегося с силой небесной. Блажен, кто теперь меня почтит, на всех же прочих, на их города и земли я пошлю вечный огонь. А, кто послушается меня, тем я дарую вечное спасение. К этим угрозам они вслед за тем прибавляют непонятные, полусумасшедшие невнятные речи, смысла которых ни один здравомыслящий человек не откроет; ибо речи те сбивчивы и пусты, но дураку или шарлатану они дают повод использовать сказанное, в каком направлении ему будет угодно.
После столь длинного выступления первосвященник замолчал, оглядев присутствовавших в зале членов Синедриона. Ему хотелось понять, какое впечатление произвела на них его вступительная речь. Каиафа остался доволен. Все внимательно смотрели на него и ждали продолжения. Первосвященник уже хотел, было, вновь начать говорить, как неожиданно его перебил один из членов Высшего совета. Он всегда не нравился Каиафе, ибо был слишком независимым и часто позволял себе спорить с первосвященником, даже не соглашаться с ним по многим принципиальным вопросам управления храмовыми делами. Вот и сейчас Никодим, так звали человека посмевшего перечить главному жрецу, встал со своего места и спокойно, с чуть заметной усмешкой на губах, сказал:
– Я внимательно прочитал все протоколы, что представил нам первосвященник, и не нашёл ничего предосудительного в действиях Галилеянина, называющего себя Христом. Он лечил людей и помогал им в их физических недугах. Что же в этом плохого? Он несёт слово божье язычникам, и в этом также нет никакого преступления. Его же призыв: жить по совести и чести – не является богохульством. Разве милосердие к людям или братство людей, к которому он призывает, не угодны Господу? Бог не может и не должен наказывать человека, который пожелает жить в мире с другими людьми. Я согласен с Галилеянином. Наш Бог слишком строг и жесток, а Иисус из Назарета взял на себя смелость попросить Господа любить людей, не оставлять их в искушении и прощать за большие и малые ошибки. Где же здесь преступление и нарушение Закона? А мы сами, не нарушаем ли Закон, проводя суд ночью и вынося приговор человеку, даже не увидев его и поговорив с ним? К тому же, как можно судить, не представив обвиняемого? Это обман, первосвященник Каиафа!
– И ты не из Галилеи ли? Рассмотри и увидишь, что из Галилеи не приходит пророк. Да к тому же, он разорил Храм, обидел честных людей! – гневно вскричал главный жрец, злобно подумав, что этот борец за правду вновь встал поперёк его дороги, которую с таким превеликим трудом первосвященнику удалось вымостить для себя.
– Он правильно сделал, что выгнал торговцев из Храма, ибо то место святое, предназначенное для общения с Богом, а не базарная площадь. И не к лицу первому среди нас защищать корысть, – настаивал на высказанном мнении член Высшего совета, своим несогласием окончательно разозлив Каиафу. Первосвященник лихорадочно соображал, что же предпринять, ведь заседание, так удачно начавшееся, грозило затянуться и закончиться совершенно непредсказуемым результатом. Этого допустить главный жрец не мог.
– Так я, по-твоему, сделал из Храма базар? – первосвященник грубо перебил оратора. Каиафа начал багроветь от злости и негодования. Торговля в храме была, пожалуй, самой его больной темой. До Каиафы уже стали доходить слухи, что многие священники недовольны тем, как он руководит общинными делами и единолично распоряжается храмовыми доходами и священной казной.
– Да, Каиафа, ты превратил Храм в торговую площадь, в базар! Я ещё раз повторяю: Галилеянин правильно сделал, что повыгонял всех торговцев и менял на улицу – это, во-первых! Во-вторых, мне не приходилось слышать, чтобы он призывал к бунту. Я сам, лично, побывал на его проповедях, и ничего запретного в них не услышал. И ещё мне хотелось бы сказать. Зачем как воры мы собрались глубокой ночью? Что мы собираемся вершить? Справедливый суд или тайный грабёж? Мы сами нарушаем Закон, проводя заседание Синедриона ночью. Я не хочу принимать в таком суде участие, ибо он тайный и потому неправедный. Тебя заела гордыня, первосвященник Каиафа. Уж не метишь ли ты сам на место мессии? И забери деньги твои, тридцать сребреников, что дал мне, я не продаю свою честь и совесть. Больше мне здесь делать нечего! Посмотрим, что скажут простые честные люди, когда узнают об этом судилище? – сказал священник Никодим, побледнев от волнения. Он обвёл взглядом всех сидевших в зале членов Высшего совета. В их глазах Каиафа увидел у кого настороженность, а у кого и сомнения, и только. Он даже немного растерялся. Однако, Ханан, тесть его, поняв затруднения своего зятя, поднялся с места и постарался загасить искры возникшего недоверия единоверцев. Бывший первосвященник всем лицом повернулся к нарушителю спокойствия.
– Погоди, погоди, Никодим! Не горячись! Разве Иосиф Каиафа хочет несправедливости? Но лучше, чтобы один человек умер за людей, ибо гибель одного лучше, чем гибель народа! – медленно проговорил Ханан, давая тем самым возможность и время своему зятю, что-то придумать, дабы исправить внезапно осложнившуюся ситуацию.
Каиафа был благодарен своему родственнику за его поддержку. Первосвященник в этот момент, пока Ханан говорил, лихорадочно соображал, чтобы такое ему предпринять, дабы задержать, оставить, не выпустить из зала неожиданно взбунтовавшегося члена Синедриона.
«Этот правдолюбец может испортить дело! Все молчат, все согласны, все деньги взяли, один он! Что же делать? Как его задержать? Как остановить? А что если его вообще не выпускать из дома? А лучше, – мысль, пришедшая на ум Каиафе, была кощунственна, ибо перед ним находился не просто мирянин, но священник. Да, чего только не сделаешь ради навязчивой идеи стать вторым после Бога. – Так тому и быть!» – не раздумывая долго, решил про себя главный жрец, и ничто уже на свете не смогло бы остановить его в осуществлении моментально придуманного им плана.
Пока Каиафа мыслил, как бы ему остановить взбунтовавшегося священника, в зале поднялся сильный