первосвященник отводит мне? Неужели он рассчитывает моими руками совершить задуманное им? Не так, однако, глуп, этот Иосиф Каиафа! Но, хитёр, ох и хитёр же первосвященник и тесть его Ханан! Ведь они вместе, кажется, ещё года три назад пытались склонить меня на свою сторону, получить поддержку и... Стоп, стоп, стоп! А, когда же я впервые услышал о нищем проповеднике из Капернаума? – невольно пришёл мне в голову вполне естественный вопрос. Я ненадолго задумался, считая про себя годы своего пребывания здесь в должности прокуратора. – Ну, правильно! Три года назад. Надо же, какое совпадение!?»
Приезд первосвященника ко мне и поступление накануне первых сведений из Галилеи от моего соглядатая Искариота, который следовал за проповедником повсюду, ибо считался одним из самых его любимых и верных учеников, совпадали по времени. И это было удивительно. Ведь события те оказались фатальными, ибо имели двоякое значение лично для меня. Будучи, с одной стороны, вполне обычными, даже обыденными, так как являлись моей будничной работой, они в итоге перевернули жизнь и развернули судьбу не только мою, но ещё очень и очень многих людей. Только вот об этом станет известно по прошествии не одного десятка лет. А тогда, три года назад...
Шёл 784 год от основания Рима. Уже остался в прошлом праздник весеннего равноденствия, считавшийся у иудеев началом нового года. Наступило лето. Начало июня выдалось сухим и жарким. Жизнь бурным и неукротимым потоком катила дни и недели, хорошие и плохие, по просторам земли Палестины, оставляя следом за собой разные события. Для одних людей они были знаменательные и приятные в последующих потом воспоминаниях, для других же, наоборот, трагичные и тяжёлые, оставляющие кровоточащие незаживающие раны в их сердцах.
Для меня тот год оказался на редкость неудачным: бурные ссоры с местным духовенством, требовавшим для себя особого положения, бесконечные бунты и мятежи, раздиравшие Иудею на части. Решению этих проблем приходилось посвящать много времени. Мои воины измучались, усмиряя мелкие выступления всякой черни. Вот, собственно говоря, чем вынужден был заниматься прокуратор.
В тот день, когда неожиданно прибыл первосвященник, я как всегда разбирал многочисленные жалобы торговцев, крестьян, пастухов, ремесленников и прочих плебеев на убытки и разоры, якобы чинимые им моими воинами. Мне было прекрасно известно, что все эти письма являются результатами давнишней моей вражды с главным жрецом иерусалимского Храма. Первосвященник всегда старался использовать любую возможность, дабы показать недовольство народа мной, римским прокуратором, как верховным правителем Иудеи. Я прекрасно понимал всю хитрость и изворотливость своего противника, так как в секретных сообщениях мои многочисленные соглядатаи доносили, что первосвященник Каиафа и некоторые члены Синедриона часто ругали римскую власть. Не трудно было догадаться, что именно они тайно подстрекали иудеев на бунты и мятежи, не жалея на подкуп золота и серебра, но, к сожалению, у меня не было достаточно улик и доказательств, дабы предъявить обвинения главному жрецу и сместить его с должности. Заговорщики и бунтовщики сильно досаждали власти, ведь они не давали возможности крестьянам нормально работать в поле и собирать богатый урожай, грабили их дома, угоняли скот, а всё это не могло не сказаться на налогах. Поначалу меня эти внутренние проблемы особо не волновали.
«Пусть бунтуют и режут друг друга. Мы поддержим одних против других, дабы они сами навели порядок в своём доме, но под присмотром Рима. Главное – собрать подати с населения!» – так думал я, читая очередную жалобу на своих воинов, которым дал право взимать дополнительную плату за проезд по дорогам и мостам, а также через городские ворота, ведь мои легионеры рисковали жизнями, охраняя торговые пути от всяких бандитов и бродяг. Но в конце концов мятежники так распоясались, что стали нападать на сборщиков податей. Такое положение дел грозило уменьшить поступления в казну, а это уже считалось государственным преступлением, прощать которое было нельзя.
Мне никогда не приходило в голову докладывать о таких мелочах в Рим, ибо я считал всё это суетой, о которой не следовало ставить в известность Сенат и тем более кесаря. У прокуратора имелось достаточно сил, чтобы привести к покорности мятежные города, изловить зарвавшихся бунтовщиков и жестоко расправиться с ними, распяв бандитов, словно рабов, на крестах вдоль дороги, как того требовали законы Рима.
Итак, я занимался жалобами торговцев, когда доложили, что прибыл первосвященник Каиафа.
– Что он хочет? – спросил я.
– Просит об аудиенции, игемон! Вместе с ним приехал ещё один иудей! Худой, но весь такой важный и напыщенный. Сказал, что член Синедриона.
– Больше он ничего не сказал?
– Нет, игемон! Кроме того, что они прибыли по очень важному делу, более ничего. Правда, приехали они очень недовольные и злые, о чём-то спорят между собой. Требуют, чтобы ты их принял! – ответил центурион.
– Проделав такой длинный путь, на обыденные темы не беседуют. Требуют, значит, встречи? – усмехнувшись, немного саркастически переспросил я. Меня, конечно же, удивил этот визит двух важных сановников, потому как иудейские священники обычно не совершали столь долгие переезды. Я даже догадался, кто был спутником главного жреца. Наверняка, Каиафа прибыл ко мне со своим тестем, который сам когда-то был первосвященником. Звали его, кажется, Ханан. Он действительно был членом Высшего совета и пользовался непререкаемым авторитетом в Иерусалиме среди местного духовенства. Зная характер этих двоих, их высокомерие и гордость, мне не представляло особого труда понять, что прибыли они не с пустяшным делом.
Хотя меня и самого пожирало нестерпимое любопытство узнать цель приезда этих двух жрецов, но, тем не менее, я не сразу пригласил прибывших войти в зал, а напротив, подержал их немного в приёмном покое, чтобы дать повод ещё более возбудиться и разозлиться.
«Пусть подождут! Человек возбуждённый, особенно разозлившийся, не способен скрывать своих эмоций и порой говорит не то, что нужно было бы сказать в данный момент, а что следовало скрыть. Сейчас они будут что-то просить, в очередной раз жаловаться на моих воин, начнут спорить, угрожать, надеясь меня перехитрить и выторговать для себя какие-то уступки», – сделал я вывод, наблюдая с террасы за первосвященником и прибывшим с ним спутником. Они меня не видели, поэтому я мог спокойно размышлять. Каиафа и Ханан стояли рядом и о чём-то возбуждённо переговаривались, причём было заметно, как сильно нервничал первосвященник, и как его спутник что-то сердито ему говорил.
– Проводите моих гостей в сад. Пусть подождут там! – приказал я и пошёл в сторону лестницы, ведущей в сад, где решил лично встретить иудейских жрецов, дабы потом самому проводить их в приёмный зал моей резиденции.
«Ничего удивительного, что Каиафа приехал с Хананом, – не торопясь, раздумывал я, – во-первых, Ханан бывший первосвященник. Он пользуется огромным авторитетом среди членов Высшего совета и Синедриона, а, во-вторых, он всё-таки тесть Каиафы и первый его советник во всех делах».
Мои рассуждения были совершенно правильны, ибо главный смотритель Закона и шага не делал без одобрения своего важного родственника. Пока я спускался с террасы, первосвященник Каиафа и Ханан, бывший когда-то главным жрецом, медленно прогуливались по садовым дорожкам. Когда мой помощник пригласил их войти в зал для аудиенций, я встретил гостей как раз у входных дверей. Хотя они выглядели уставшими, но от моего предложения умыться с дороги, присесть, отдохнуть отказались. Мне и самому не терпелось узнать о цели приезда самый влиятельных граждан Иерусалима, но я не спешил начать разговор, давая возможность им первыми приступить к изложению сути проблемы, с которой они прибыли ко мне.
Гости тоже вели себя степенно и неторопливо, с трудом скрывая своё нетерпение приступить к важному для них делу. Но... Они не желали, видимо, начинать разговор раньше меня. Я принял их игру, а потому после традиционных приветствий, длинных и утомительных, но обязательных по их традиции, пригласил Каиафу и Ханана отобедать вместе, хотя и понимал, что они не примут этого приглашения. Однако, хлопнув в ладоши, я приказал прибежавшему на мой зов рабу, накрыть стол в зале приёмов. Ответная реакция важных гостей была вполне предсказуема. Они с плохо скрываемым раздражением отказались от угощения и предложили мне пойти прогуляться в сад, откуда только что пришли.
– Хочется подышать свежим воздухом, походить, ноги поразмять, а то затекли от долгого пути, – нахмурившись, сказал Каиафа. Я сразу понял хитрость иудейских священников. Они просто не хотели, чтобы наш разговор слышали посторонние.
«Что ж, это уже интересно! Можно и согласиться!» – подумал я и, не сказав ни слова, резко развернулся
