— Думаю, работорговец не хочет, чтобы его личный доктор знал о вашем визите, — сказал я, выбираясь на причал. — Они братья.
— Если этот работорговец так близок к смерти, то почему личный доктор не сидит у его постели? — сказала доктор. — Почему он не рядом с братом? — Слуга протянул руку, помогая доктору вылезти из лодки. — Спасибо, — сказала она еще раз. (Она всегда благодарит слуг. Я думаю, что лакейское сословие в Дрезене, наверное, народ угрюмый. Или просто избалованный.)
— Не знаю, хозяйка, — признался я.
— Брат хозяина сейчас в Тросиле, мадам, — сказал слуга (вот что происходит, когда вы заговариваете со слугами).
— В Тросиле?
Слуга открыл маленькую дверь, ведущую в дом с задней стороны.
— Да, мадам, — сказал он, нервно поглядывая на лодочника. — Он лично отправился на поиски какой-то редкой земли, вроде бы лечащей то, отчего страдает хозяин.
— Понятно, — сказала доктор.
Мы вошли в дом. Нас встретила служанка. На ней было строгое черное платье, и смотрела она довольно недружелюбно. Выражение ее лица было настолько мрачным, что я даже подумал, не умер ли часом работорговец. Однако она чуть кивнула доктору и четким, бесцветным голосом сказала:
— Госпожа Восилл?
— Это я.
Она кивнула в мою сторону.
— А это?
— Мой ученик Элф.
— Хорошо. Следуйте за мной.
Мы стали подниматься по пустой деревянной лестнице, и доктор оглянулась, заговорщицки посмотрев на меня. Она застала меня врасплох — я сверлил взглядом черную спину ведущей нас женщины, но доктор только улыбнулась и подмигнула мне.
Слуга, разговаривавший с доктором, запер дверь на причал и исчез через другую, которая, как я догадался, вела на этаж для слуг.
Лестница, по которой мы шли, была крутой, узкой и неосвещенной, если не считать окошек-бойниц на каждом этаже, где ступеньки меняли направление, поворачивая в противоположную сторону. На каждом этаже имелось также по узкой двери. Мне пришло в голову, что эти тесные помещения предназначались для детей, потому что Тунч специализировался на торговле детьми. Мы дошли до второй площадки.
— И давно работорговец Тунч… — начала было доктор.
— Пожалуйста, не говорите на этой лестнице, — сказала ей строгая женщина. — Нас могут услышать другие.
Доктор ничего не сказала, только повернулась и снова взглянула на меня — глаза широко открыты, уголки губ опущены.
Нас провели в другую часть дома, на третий этаж. Коридор, в котором мы оказались, был широк и роскошен. Стены были увешаны картинами, а в торцах располагались окна во всю высоту, позволявшие видеть великолепные дома по ту сторону канала, облака и небо за ними. В коридор выходило несколько высоких и широких дверей. Нас провели к самой высокой и самой широкой.
Женщина взялась за рукоятку двери.
— Слуга у причала, — сказала она. — Он говорил с вами?
— Что? — спросила доктор.
— Он говорил с вами?
Доктор несколько мгновений смотрела в глаза женщины.
— Я задала ему вопрос, — сказала она (то был один из немногих случаев, когда я слышал от доктора откровенную ложь).
— Я так и думала, — сказала женщина, открывая нам дверь.
Мы вошли в большую комнату, освещенную только свечами и лампадами. Пол под ногами был мягким и теплым. В комнате стоял сильный сладкий запах, и мне показалось, что я почуял аромат целебных или укрепляющих трав. Я попытался уловить запах болезни или тления, но не смог. В центре комнаты стояла огромная кровать с балдахином. На ней лежал крупный человек, вокруг которого суетились трое — двое слуг и хорошо одетая дама. Они оглянулись, когда мы вошли и в комнату хлынул свет. Свет за нами начал убывать, когда строгого вида женщина стала закрывать дверь.
Доктор повернулась и сказала через еще оставшуюся щель:
— Слуга…
— Он будет наказан, — сказала женщина с ледяной улыбкой.
Дверь закрылась. Доктор глубоко вздохнула, потом повернулась — вокруг кровати в центре комнаты горели свечи.
— Вы и есть та самая женщина-доктор? — спросила дама, подойдя к нам.
— Меня зовут Восилл, — ответила доктор. — Госпожа Тунч?
Женщина кивнула.
— Вы поможете моему мужу?
— Не знаю, мадам. — Доктор оглядела комнату, в которой царил полумрак, словно пытаясь угадать истинные размеры помещения. — Было бы лучше, если бы я могла его видеть. Занавеси у вас задернуты специально?
— Нам сказали, что темнота уменьшает опухание.
— Давайте посмотрим, — сказала доктор.
Мы подошли к кровати. Ступая по ворсистому ковру, я испытывал странное, тревожное чувство, словно шел по палубе раскачивающегося корабля.
Судя по слухам, работорговец Тунч всегда был крупным мужчиной. Теперь он стал еще больше. Он лежал на кровати, дышал часто и неглубоко, серую кожу сплошь покрывали пятна. Глаза были закрыты.
— Он почти все время спит, — сказала нам дама — худенькая и невысокая, она была похожа на ребенка с узким бледным лицом; руки ее постоянно находились в движении — пальцы перебирали друг дружку. Один из двух слуг протирал лоб ее мужа. Другой подтыкал простыни в ногах кровати. — Он только что облегчился, — объяснила дама.
— Вы не сохранили стул? — спросила доктор.
— Нет! — Дама была шокирована. — В этом нет необходимости. Дом оборудован канализацией.
Доктор заняла место слуги, протиравшего лоб хозяина. Она заглянула в глаза больного, потом в его рот, а потом стащила одеяло с огромного распухшего тела и задрала на нем рубашку. Я думаю, что все толстяки, которых я видел, были евнухами. Работорговец Тунч был не просто толст (хотя в этом и нет ничего плохого — быть толстяком!), он весь опух. Странным образом. Я увидел это сам, еще до того, как доктор указала на это.
Доктор повернулась к даме.
— Мне нужно больше света, — сказала она. — Раздвиньте, пожалуйста, занавеси.
Дама поколебалась, потом дала знак слугам.
Свет залил огромную комнату. Она оказалась еще великолепнее, чем я думал. Вся мебель была отделана листовым золотом. Огромный балдахин из прошитой золотом материи, собранной в жгут в центре потолка, сам представлял собой что-то вроде занавеса. Все стены были увешаны картинами и зеркалами. На полу и на столах стояли скульптуры (главным образом нимфы и несколько старых похотливых богинь), а в буфетах виднелось множество вещиц, похожих на человеческие черепа, отделанные золотом. Ковры были мягкие, с сине-черным отливом — как я догадался, сшитые из шкур зулеонов, обитающих далеко на юге. Мягкие настолько, что меня не удивило, отчего, ступая по ним, испытываешь беспокойство.
Работорговец в свете дня выглядел не лучше, чем в мерцании свечей. Тело его, рыхлое и бесцветное, казалось, имело причудливые очертания даже для такого тучного человека. Он застонал, толстая рука его приподнялась — она трепыхалась, как жирная птица. Жена взяла ее и прижала к своей щеке — действовала она одной рукой. Когда же она попыталась воспользоваться обеими руками, в ее движениях
