– Ну, я же – не футболист, Франческо. Лучше не слышать обо мне… Тут идет наша жизнь, почти как твоя, в клинике, слегка переполненная отчаянием, думаю…
– Нет, ты ошибаешься, здесь у меня великолепные медсестры и у меня впечатление, что у них с врачами…
– Франческо, кажется, это не тема для разговора с дядей-кардиналом, тем более, запертым в конклаве. Во всяком случае, я тебе сказал полуправду, здесь мы тоже немножко развлекаемся, но нашими способами…
– Как, какими способами, дядя Этторе?
21
– Играем в прятки, дорогой Франческо, и в который раз уже так удачно, что не можем найти, даже после конца самой игры, – кто же спрятался. Потом танцуем, но иногда без передышки всю ночь до самого рассвета, пока нас от усталости сон не свалит. А затем играем с иллюзионистами; подумать только, что среди нас есть один такой молодец, которому удалось восстановить фреску «Страшный Суд» в Сикстинской капелле потом испариться. Большое развлечение доставляет борьба между животными – куры и скорпионы, крысы и коты, летучие мыши и совы – случается делаем ставки: кто кого. Когда мы устаем от этих развлечений, идем в Сикстинскую капеллу выбирать папу, а потом отдыхаем в облаках пара турецкой бани в бастионе Сан Джованни. Ну-ка, скажи, разве мы не развлекаемся до смерти в нашем конклаве, дорогой Франческо!
– Ах, дядя, ты – молодец, какая сила духа, какой ты сильный человек…
Насмешки молодого человека его заразили, в ответ заставив весело рассмеяться. В это время раненая сова вернулась на свое место над занавесками. Неплохо ему удалось так пародировать их правду. Но ведь на это его вдохновил Франческо; разговаривая с Кларой, вряд ли он мог бы поддаться такому настроению.
– Итак, высокопреосвященный дядя, я могу быть спокоен, ты там неплохо устроился, и мы скоро увидимся, на Рождество.
– Так-то лучше! Конечно к Рождеству я привезу несколько кур из конклава и к новогоднему столу заодно… Увидишь, какие они жирные…
И пока Франческо, все еще смеясь, прощался с ним, кардинал-архиепископ из Турина, почувствовал, как кольцо безумия сжимается вокруг него, несмотря на его жалкую попытку обратить все происходящее в шутку, в сказку, в глупую буффонаду, и в комических красках без всякой святости пересказать правду. И потому только, что он и другие кардиналы в конклаве становятся похожими на трубадуров, шутов, юродивых во Христе, которые побуждают Бога проявить себя в провокационном спазме. Конклав, ставший похожим на карнавал, толкает Его в другую часть мира. Солнце теперь поднимается не с востока, с запада…
Душа перевернулась после этого вывода; он решил – часы отбили половину одиннадцатого – пойти в бастион Сан Джованни. Открыв дверь в прихожую бани, обнаружил, что совершенно не удивлен находящейся здесь огромной толпой.
Были все: французы, немцы, испанцы, итальянцы из курии и епископств, африканцы, южно– и североамериканцы.
Едва нашел свободную раздевалку.
Натолкнулся на кардинала Пайде, раздевавшегося в соседней кабинке.
– И трое… – сказал он, вздыхая и глядя в упор на бывшего трапписта.
– И трое… что?
– …И трое, дорогой Пайде, трое из наших никогда больше не придут сюда: Контарди, Маскерони и Угамва…
– Нельзя ставить на одну доску тех двух с нашим великаном-заклинателем: Угамва вовсе не умер.
– Уверен? Думаешь, это была магия?
– Нет, точно я все-таки не знаю – умер ли он. Но мы должны за него молиться, упоминать его в наших богослужениях.
Этторе Мальвецци ничего не ответил, но его лицо начало меняться. В его ушах вновь зазвучал смех Франческо и опять заразил его. Он засмеялся, не думая, смотрят ли на него. Не смог сдержаться и засмеялся вновь.
Пайде сделал вид, что не замечает этой, ничем не обоснованной эйфории Мальвецци, и пошел в сауну. Не первый его коллега в последние дни проявлял признаки психической неуравновешенности. Правда, он уже и раньше замечал, что у Мальвецци слабая нервная система, возможно, дело в клаустрофобии. Себя считал везучим, поскольку воспитывался у траппистов: мог жить в тишине целыми днями, и только один, не чувствуя при этом себя одиноким. Одиночество он чувствовал, скорей, в компании. И поэтому сауна ему тоже нравилась: можно было размышлять над будущим. В этом месте сама обстановка, вынуждавшая к близкому знакомству, к беседам, к прямым контактам, была, как в детстве, на его острове.
– Ну, и когда же вернется наш великан-заклинатель?
Мальвецци не ответил, скрываясь в густых облаках пара.
– Да кто может знать? Может быть, черные кардиналы, – боишься спросить у них? – ответил со своего места какой-то голос; невозможно было определить – кому он принадлежит, – так много было пара; этой ночью с первым снегом температуру в сауне подняли.
– Нет, я не боюсь… а что – никого из наших собратьев из Африки сегодня здесь нет?
Теперь бестактным был тот, закрытый паром аноним, возможно, из тех епископов, на кого подействовала тогда магия.
– Здесь я.
– А ты кто такой?
– Карло Фелипе Мария Дос Анджелес из Мапуто…
– Ну, так я у тебя спрашиваю. Ты позовешь кардинала Леопольда Альберта Угамву, или его буду звать я?… Угамва, чего ты там ждешь? Свисти, свисти как следует, и стена упадет!
За последними горячими словами Мальвецци последовало долгое молчание.
Только Матис Панде собрался открыть рот, как произошло нечто, совсем уж странное.
Пар быстро разошелся. Температура, между тем, в сауне резко понизилась. Все стало видно; старые великие выборщики были в костюмах Адама: кто сидел, кто стоял, кто опирался о стену.
А в середине большого помещения стоял с головы до ног одетый в черно-красное кардинал-архиепископ из Дар-эс-Салама – Леопольд Альберт Угамва.
Раздавшийся смех начал усиливаться и, казалось, никогда не кончится. Смеялся Этторе Мальвецци и никак не мог остановиться. Быстро-быстро он заговорил о том, что ему нужно срочно позвонить Франческо.
– Позвонить? Но, Этторе, разве ты не видишь, что вернулся наш Угамва? Разве не этого ты хотел? – старался успокоить его Рабуити, начиная понимать, что нечто нехорошее творится с его другом- туринцем.
– Прошу вас, дайте мне позвонить Франческо!
Кардинал из Дар-эс-Салама, растроганный и оглушенный внезапным своим возвращением, постоял немного, да и пошел к выходу из зала, в котором в тот же потеплело момент и заклубился горячий пар.
Многие кардиналы покинули парную, с Этторе Мальвецци остались только Челсо Рабуити и Матис Пайде.
В прихожей бани небольшая толпа окружила танзанского епископа, не давая ему уйти. Многие до него дотрагивались, пожимали ему руку, не находя в себе смелости заговорить с ним и задать ему важные вопросы, которые были у них на уме, в том числе и тот, с которым к нему, не задумываясь, мог бы обратиться Мальвецци.
– Бедный Этторе, нужно отправить его в келью, – произнес ближайший к Угамве епископ из Венеции, Альдо Мичели.
– Это его силой я вернулся, – сказал танзанец.
Слова заклинателя всех удивили.
– Что ты хочешь этим сказать?
– А то, что в нем есть добрая странность, которую можно приравнять к моей магии. Мальвецци все понимает примерно так же, как я, только по-другому. Он меня почил, потому что «видел» меня, то есть знал,
