что я нахожусь внутри этих стен.
Последовала тишина. Разговор ушел в тайные глубины, прерогативы одних только африканцев, другим там делать было нечего. Угамва, защищая душевную тонкость Мальвецци, и чтобы не вызывать большей подозрительности окруживших его кардиналов, решился на объяснение.
– Почему вы не хотите понять? Если бы он не обладал простотой ребенка, не открылся бы в стене проход, и я не смог бы вернуться.
– Да, что ты такое говоришь? Как этот бедный Мальвецци мог открыть… проход? – не переставал удивляться епископ из Венеции.
– Да и более высокие стены, воздвигнутые Злом, могут поддаться. Кое-кто, умея правильно запросить пленника, у которого осталось мало сил, мог сменить таким образом эту игру в пленение. Как раз то, что нужно – подуть и засвистеть против стены – сумел понять Мальвецци, раздвинул стены и высвистал меня… Так и освободил.
В этот момент в дверях возник Матис Пайде, а с ним, опираясь на его руку, Мальвецци. Легкая улыбка играла на губах туринца. Зачем слова! Эта улыбка, не вызванная, казалось, ни чем, эта бесконечная улыбка говорила сама за себя. Да, Угамва был прав: этот человек знал разницу между ложью и правдой; Зло и Добро перестали лгать, представ перед ним, наконец, в разных ипостасях.
В этот момент Рабуити посмотрел на телефон, стоящий на столе в вестибюле, и подумал: нет, не будет его дорогой Этторе звонить Франческо. Туринский кардинал прошел мимо аппарата и не заметил его, предоставив эстонцу, на руку которого все еще опирался, вести его в раздевалку.
Кто-то, видимо, сообщил о случившемся капеллану, монсеньору Контарини. Сухая фигура сильно побледневшего прелата уже возникла в дверях и тут же скрылась со скоростью света в раздевалке. Танзанский кардинал сидел в вестибюле, все еще окруженный другими кардиналами. Он больше не желал отвечать на вопросы.
Может быть, только камерленгу он бы и ответил; должен же был он понять силу заклинания.
Снова появился Мальвецци, теперь уже сопровождаемый его капелланом. Казалось, он был менее сконфуженным, однако улыбка с его губ так и не сходила, хотя уже было ясно, что понемножку он возвращается в реальность. Угамва подошел к нему, чтобы спросить, как он себя чувствует. Мальвецци не ответил, но благословил черного кардинала нагрудным крестом. Этот жест Мальвецци произвел сильное впечатление, казался вполне сознательным. Туринский кардинал благословил это странное место, в котором они все находились, благословил и всех присутствующих.
Потом медленно двинулся к выходу, все еще держа поднятую в жесте благословения руку. Многие склонили головы, а два монсиньора, филиппинец и угандец, обслуживающие кардиналов в бастионе Сан Джованни, встали на колени.
Через два часа, уложив в постель своего кардинала, монсеньор Контарини был же у камерленга с отчетом о здоровье туринского архиепископа.
Новость о происшедшем с Мальвецци до Веронелли уже дошла: ее передал Угамва, обеспокоенный состоянием своего спасителя.
Перед камерленгом Святой Римской Церкви возникла очередная проблема. Во-первых, он растерялся от беспрецедентности случая, во-вторых, забеспокоился – не уменьшится ли теперь количество голосующих. Танзанец же, наоборот, считал, что количество присутствующих в Сикстинской капелле не изменится, поскольку персона Мальвецци освящена, и он будет присутствовать на заседаниях конклава. Возможно, добавил Угамва, этот человек ближе всех нас к Святому Духу.
Всронелли отнесся к словам Угамвы недоверчиво и пришел в замешательство, не зная, какое ему принять решение. Кроме того, его беспокоило следующее: если новый Понтифик будет выбран без голоса Мальвецци, даже при условии его присутствия во дворце, будут ли считаться действительными эти выборы?
Контарини был согласен с Угамвой, хотя, после ухода Мизанийца ничего сверх того объяснить не мог. А способен был лишь с уверенностью подтвердить, что его кардинал всегда был образцом мягкости и спокойствия, – и тогда, недавно, в те часы, когда «вызывал» пропавшего Мизанца. По поводу слова «вызывал» камерленг, прервав испугавшегося Контарини, заметил, что Мальвецци не заклинатель духов и не умеет ни воскрешать мертвых, ни и понять демонов.
Но Контарини не остановился и сказал, что в конклаве сидит не один только заклинатель, потому что кардинал из Турина, например, говорит с тенями, а также с теми двумя скончавшимися, о которых сейчас так грустят в конклаве.
– С кем, с кем?… – воскликнул Веронелли.
– Да, с Их Высокопреосвященствами Эмануэле Контарди и Дзелиндо Маскерони. Они сидят на краешке его постели, и он их видит так же ясно, как я Вас. Они разговаривают. Он мне как-то доверился и сказал, что они себя чувствуют одинокими и что этой ночью он не мог заснуть, потому что не хотел оставлять их одних. Кажется, эти покойники никогда не спят и завидуют живым, могущим спать. Сказал доже, что больше, чем бессонница, кардинала беспокоит Маскерони, из-за некоторых обстоятельств его смерти…
В этом месте Веронелли не выдержал и опять прервал капеллана – только один день отдыха может служить кардиналу Мальвецци оправданием его отсутствия в конклаве. Сам же он, камерленг, придет после голосования навестить Его Высокопреосвященство для того, чтобы выяснить, может ли он чем-нибудь помочь.
Когда Владимиро Веронелли, наконец, остался один, он лег в постель, погасил свет и стал размышлять о том, как сдержать без конца возникающие неприятности. Он только что разрешил проблему с молодыми секретарями и капелланами, заменив их более пожилыми служителями, которым не будут приходить на ум эти странные галлюцинации. Лучше бы также не допускать до конклава ни одного сумасшедшего, и так слишком много набралось эксцентриков в эту святую ассамблею. Довольно того, что она бойкотируется проявлениями Святого Духа, более чем необыкновенными, снижающими его ценность, особенно при том, что Злой дух не знает передышки.
Мистиков среди верующих – как пырея, они всегда там, где их не ждут. Среди монсеньоров курии, тайно вступающих в порно-общества. Среди аббатов в старых аббатствах, тоскующих по временам тамплиеров. Среди руководителей банковских организаций в сутанах суровых священников базилики Св. Петра и доцентов семинарий жесткого томизма,[65] раскрывающих пристрастившимся к чтению писаний Вал Корба. Среди последователей святых Сан Джованни делла Кроне, Терезы Авильской,[66] Альберта Великого, [67] Фомы Аквинского и Роберто Беллармино.[68]
Неприятностей в конклаве с разными кардиналами предостаточно и, не дай Бог, о них узнают за пределами Ватикана… Этот Мальвецци, наверное, и голоса слышит. Нужно иметь крепкие нервы, чтобы в такое поверить. А папу нужно выбрать лучшего из лучших и, по возможности, на долгие годы. Но не эмоционального! Пора вернуться к разумному. Любимый философ Кант[69] всегда сочетал чистый разум с идеями Бога, утверждая, что условия познания – общезначимые априорные формы, упорядочивающие хаос ощущений. Феномен его философии – в том, что, каждая форма имеет свою автономию – только так человеку можно помочь оправдать свое существование.
А Этторе Мальвецци всегда ему доставлял головную боль. Бедный человек, с этим его редким даром все усложнять; а теперь ситуацию еще больше осложнило его безумие. Заклинатель духов и безумство, пожалуй, – две стороны медали.
Эти двое, Мальвецци и Угамва, похоже, нравятся друг другу. Недаром же в своих объяснениях о Мальвецци, выбирая слова только сердечные и даже нежные, так растрогался заклинатель. Теперь партию играет не только африканец; уже пошли разговоры о святости туринца. А мистики, или лучше сказать, слабые, они гнездятся во всех национальностях, среди всех голосующих, вплоть до южноамериканцев, самых политизированных в Святой Коллегии.
Известно, например, что архиепископ из Сан-Луи Порто-Рико совершает очень странные похоронные обряды, довольно подозрительные для Ватикана. Известно, что архиепископ из Миделлина включил, по запросу прихожан, танцы в процесс богослужения.
Конечно, жизнь кардинала Маскерони, если бы узнали какой она на самом деле была от всеведущего Мальвецци – доставила бы массу хлопот. Как он мог узнать? Может, и правда на него снизошла благодать? Но этого недостаточно для того, чтобы объявлять Мальвецци святым и, тем более, вносить его кандидатуру
