продолжали свою деятельность. Вот я и хочу встретить его и доложить, что меня и в школе избрали президентом. Я и в музее сегодня была знаешь зачем?
— Встретить его хотела?
— Нет, — засмеялась Надя. — Намечала диспозицию экскурсии. Наш класс поведу в следующее воскресенье к Давиду.
— Надык, ты влюбилась в него, да? — спросил Чиз.
— В кого? В Давида?
— Нет, в вожатого.
— Я не знаю, что это такое — «влюбилась», — очень серьезно ответила она и посмотрела сквозь стеклянную стену павильона, сквозь людской поток и автомобили куда-то далеко, где мог быть сейчас Марат.
— А я знаю, — тихо сказал Чиз.
Он отхлебнул глоток кофе и, поставив стакан на стол, подпер рукою подбородок. Печально вытянувшаяся из галстука шея была у него такая же длинная, как рука.
— Расскажи про ребят, — попросила Надя. — Федорова как там?
— Федорова ничего. Все ничего. И я тоже ничего.
Он махнул рукой, опять поправил галстук, который почему-то сползал все время набок, и потянулся за трубочкой с кремом.
— Ты ешь. Ты, Надьк, не волнуйся, ты обязательно его встретишь. Я знаю одно место, где каждый человек раз в месяц обязательно бывает.
— Какое место?
— Памятник Пушкину.
— Это место и я знаю, — сказала Надя.
Глава VIII. Давид
По коридору осторожно прошлепал в тапочках отец, заговорил шепотом с мамой на кухне. Надя запрокинула руки за голову и потянулась сладко, как в детстве. Из зеркала старенького шкафа на нее смотрела улыбающаяся девочка. Она выпростала из-под одеяла руку и погрозила сама себе пальцем:
— Смотри не подведи!
— Ты с кем там разговариваешь? — заглянул отец.
— С собой. Даю себе последние наставления, как вести экскурсию, — улыбнулась ему дочь.
— Может быть, я с вами все-таки пойду?
— Нет, папа, я сама.
Она была счастлива оттого, что лежала в уютной кровати, оттого, что слышала посвистывание чайника на кухне, оттого, что видела перед собой отца. И она была немножко несчастлива из-за Марата. Она была постоянно счастлива и несчастлива по этой причине.
В метро Надя рассматривала сидящих напротив пассажиров, и многие лица ей были приятны, как хорошие рисунки или картины. Она ехала одна, потому что в новой школе у нее не было еще подруг, если не считать Ленку. Эта самолюбивая девчонка обещала зайти, чтобы вместе ехать, то вечером прислала с братишкой записку, что не желает «нести шлейф президентского платья» и потому пусть на почетный эскорт Надя не рассчитывает. Странная выходка! Обижаться было бы глупо. Обижаются на тех, кого любят, а к Ленке Надя только приглядывалась. Недоразумения начались чуть ли не с первого мгновения, как только Надя села рядом с ней за парту. На уроке черчения щеки Ленки вдруг запылали краской обиды. Qua сузила свои большие серые глаза и остреньким, напряженным локтем отодвинула тетради и книжки, случайно заехавшие на ее территорию.
— Ты что? — спросила Надя.
— Не люблю, когда подглядывают.
— Я не подглядываю. То, что у тебя в тетрадке, есть и на доске.
— Ну и смотри на доску.
— Почему ты так разговариваешь?
— Я не хочу, чтобы ты со мной сидела.
— Почему?
— Потому что ты знаменитая девочка, а я никто. Почему ты не взяла у меня циркуль? Предпочитаешь лучше испортить чертеж, чем попросить циркуль?
Надя обезоруживающе улыбнулась.
— Он мне не нужен. У меня есть своя готовальня в портфеле. Но я не люблю черчение и провожу окружность, лишь бы провести. На глазок. Поняла? Но если тебя раздражает такое мое отношение к урокам черчения, я могу попросить, чтоб меня пересадили.
Они разговаривали шепотом, не глядя друг на друга.
— Можешь сидеть здесь, если тебе нравится, — выдавила из себя Ленка.
Надя ехала в метро и недоумевала по поводу записки. А у выхода на улицу та ступеньках увидела Ленку с букетиком гвоздик в целлофане.
— Это тебе, — протянула она цветы.
— В честь чего? — сухо спросила Надя.
— Не злись, не злись, а лучше улыбнись, — и почти насильно вложила в руку цветы и пошла рядом как ни в чем не бывало.
Объединяла девчонок не только парта, обеих избрали в редколлегию «классных окон сатиры» (КОС). Надя рисовала карикатуры, Ленка делала подписи, сочиняла коротенькие фельетоны, юморески, двустишия. Ребята называли газету «Окнами РОСТА», а соавторов: Надю — правой рукой Маяковского, а Ленку — левой рукой Маяковского.
— Ладно, — сказала Надя, рассматривая цветы, — мы попросим их поставить перед портретом Самари. Ты меня извини, Гришина, но я отказываюсь понимать…
— Я не Гришина, я — Печорина…
— Это что… твоя девичья фамилия?
Они искоса посмотрели друг на друга и рассмеялись. На ступеньках музея безработным атлантом стоял Витя Половинкин. Он был подчеркнуто неподвижен, руки держал скрещенными на груди. Поднятый воротник пальто и нахлобученная низко на лоб шапка скрывали прическу «хиппи-эй!». Как-то, по поручению Лены, не подозревая подвоха, он купил за свой счет несколько больших листов бумаги для «классных окон сатиры». И на следующий день увидел в одном из окон карикатуру на себя и подпись: «Этот номер газеты выпущен на средства В. Половинкина — самого лохматого человека в Советском Союзе. Парикмахерские нашего района борются за право сделать его своим почетным клиентом». Критика не помогла.
— Рядовые члены клуба проявляют энтузиазм, а президенты, как всегда, опаздывают, — с пафосом проговорил Половинкин, выбросив вперед руку.
— Витя пришел, — удивилась Ленка. — Вот уж не думала, что ты осчастливишь нас своим появлением.
— Более того, — сказал Половинкин и театральным жестом сдернул с головы шапку.
— Постригся?! — искренне удивилась Надя.
— Витенька, что ж ты наделал?! — изобразила на своем лице комический испуг Ленка. — Столько времени отращивал и в одно мгновение уничтожил всю битлзскую красоту. И не жалко?
— Искусство требует жертв. Считайте, что я первая жертва вашего клуба. — Он нахлобучил шапку на непривычно маленькую голову и продекламировал: — Кто Родена разменял на бигуди? Тот, кто не знает, что
