проанализировал расстановку сил на текущий момент. Это по-своему блестящая его работа — сумбурная и не в струю, поскольку, как это уже не раз бывало, он выдает желаемое за действительное, а многие реальные факторы на политической арене сбрасываются им со счетов как не имеющие никакого отношения к делу. Все его аргументы сводятся к одному: к революции в Европе. Вот что он пишет: «Нет сомнения, что социалистическая революция в Европе должна наступить и наступит. Все наши надежды на окончательную победу социализма основаны на этой уверенности и на этом научном предвидении. Наша пропагандистская деятельность вообще и организация братанья в особенности должны быть усилены и развиты. Но было бы ошибкой построить тактику социалистического правительства России на попытках определить, наступит ли европейская и особенно германская социалистическая революция в ближайшие полгода (или подобный краткий срок) или не наступит. Так как определить этого нельзя никоим образом, то все подобные попытки, объективно, свелись бы к слепой азартной игре».
Но на самом деле это была азартная игра, и он ее принимал с готовностью. Заключая сепаратный мир, утверждал он, мы помогаем осуществиться назревшим революциям, вдохновленным диктатурой пролетариата в России. Наша социалистическая республика станет моделью для всех других народов. Но эта республика не может окрепнуть, если не получит несколько месяцев мира, необходимого того, чтобы осуществить в стране коренные преобразования. Конечно, ошибочно предполагать, что европейская революция произойдет сегодня-завтра. Немцы будут еще долго воевать с Англией и Америкой. Буржуазия будет еще долго, пуская в ход все силы, противостоять надвигающейся революции.
Ленин, этот двуликий Янус, и тут сумел слить два противоположных тезиса в один: одними глазами он видел непрекращающуюся империалистическую войну, другими — повсеместную победу социалистической революции. В его сознании эти два несовместимых процесса происходили одновременно, потому что желание опережало трезвую мысль. Но и от реальности он не мог отмахнуться. Он знал, что Россия не способна вести революционную войну. Крестьянская беднота не желала воевать, военная машина разваливалась, иссякали запасы боеприпасов и продовольствия, не хватало лошадей для перевозки пушек и снарядов. Артиллерия была, по его же словам, в состоянии «безнадежного хаоса». Россия не могла защитить свою береговую линию от Ревеля до Риги — там не было укреплений против германских войск. «Мы… расторгли тайные договоры, предложили всем народам справедливый мир, оттягивали всячески и несколько раз мирные переговоры, чтобы дать время присоединиться другим народам». Но другие народы отказывались принять мир на условиях, предложенных им Советами.
И все-таки окончательные выводы он построит не на реальной оценке сложившейся ситуации и даже не на законах марксистской науки, — нет, он просто уйдет в сторону от проблемы. Оставляя без внимания всю сложную и тонкую конфигурацию действующих политических сил, он возвращается к своей изначальной аксиоме: он построит социализм в одной стране, а империалисты пусть как хотят, так и выкручиваются. Он национализирует промышленность и банки и организует «натуральный продуктообмен» между городом и деревней. Под «натуральным продуктообменом» он имел в виду, что сельскохозяйственные продукты будут у крестьян экспроприироваться по декрету. Он писал: «Заключая сепаратный мир, мы в наибольшей,
Опять общие фразы, в которых проблемы растворялись, превращаясь в сплошную глобальщину. Отметим, что в «Тезисах…» нет ни единого слова о том, что мирный договор с Германией был чреват разрывом между большевиками и левыми эсерами. Когда Троцкий стал доказывать Ленину, что единственно верным решением была бы его формулировка «ни мира, ни войны», тот ответил:
— В настоящий момент стоит вопрос о судьбе революции. Мы можем восстановить стабильность в партии. Но прежде всего мы должны спасти революцию, а спасти ее мы можем только подписав условия мирного договора. Лучше раскол, чем военное подавление революции. Левые перестанут злобствовать — даже если дело дойдет до раскола, а он не так неизбежен, — и вернутся в партию. С другой стороны, если немцы нас покорят, ни один из нас никуда не вернется. Очень хорошо, предположим, что ваш план принят. Мы отказываемся подписывать мирный договор. И немцы сейчас же нас атакуют. Что вы тогда будете делать?
— Мы подпишем мирный договор только под штыками, — ответил Троцкий. — Тогда рабочим всего мира картина будет очевидна.
Доводы Троцкого Ленина не убедили. У него не было оснований надеяться на то, что немцы позволят русским позже подписать мирный договор. «Хищник прыгает внезапно», — повторял он все время, а так как сам был мастером внезапных прыжков и знал, насколько они бывают эффективны, то стал раздумывать, чего можно добиться, если вообще не подписывать мира. Хотя он был всецело за мир, мир любой ценой, пусть с аннексиями и контрибуциями, потому что платить контрибуции он вовсе не собирался; а что касается аннексий, то, как он считал, они могут оказаться бессмысленными, ведь границы — понятие расплывчатое, а германская революция их вообще отменит.
Ленин прочел свои тезисы на совещании ЦК РСДРП(б) с партийными работниками. было проведено голосование. Ленинское предложение заключить немедленный мир с Германией провалилось. За него проголосовали пятнадцать человек, за формулировку Троцкого «ни мира, ни войны» — шестнадцать, а предложение Бухарина за продолжение революционной войны с Германией, поддержанное Дзержинским, Урицким и другими, получило тридцать два голоса. Но такая незадача, как провал при голосовании, Ленина никогда не обескураживала. Он возобновил бой на следующий день, на заседании Центрального Комитета. На этом заседании предложение о продолжении революционной войны с Германией потерпело поражение: за него проголосовали только двое, одиннадцать были против. Предложение о продолжении переговоров получило поддержку двенадцати голосующих против одного. За формулировку Троцкого «ни мира, ни войны» проголосовали девять против одного. В конечном итоге договорились, что переговоры следует затянуть на возможно более длительный срок, чтобы таким образом как можно дольше не подписывать мирный договор. Троцкий возвращался в Брест-Литовск, совсем неуверенный в успехе возложенной на него миссии.
Дебаты вокруг вопроса о мире, в которых принимали участие ведущие деятели коммунистической партии, вылились в яростные распри между ними. Однажды Радек, вскочив со своего места, крикнул Ленину:
— Если бы у нас нашлось пять сотен смелых людей, мы посадили бы вас в тюрьму!
Ленин ответил:
— Кое-кто, наверное, и попадет в тюрьму, но если реально посмотреть на вещи, то скорее я вас посажу в тюрьму, а не вы меня!
Острые разногласия были у Ленина и с Бухариным. Мало кто разделял точку зрения Ленина. Когда его первоначальное предложение о заключении мира с Германией было отвергнуто, было решено опробовать его на уровне местных Советов, а их было около двухсот. Только Петроград безоговорочно проголосовал за мир; из Москвы, Екатеринбурга, Харькова, Кронштадта и всех других городов поступили громкие призывы продолжать революционную войну. Люди верили, что революционная война с Германией разожжет искру революции в Европе. Ленин же, для которого вера в мировую революцию была равносильна вере в Бога, тем не менее вынужден был больше доверять фактам. «Не стоит слишком полагаться на немецкий пролетариат, — как-то осторожно заметил он. — Германия пока только беременна революцией. Но нельзя путать второй месяц с девятым. Здесь, в России, у нас уже есть здоровый, крепкий ребенок. Начав войну, мы можем погубить его». Бухарину он сказал: «Ничто не помешает немцам взять Петроград голыми руками».
Ленину опять ничего не оставалось, кроме как цепляться за соломинку. Перед публикацией «Тезисов…» в феврале 1918 года в газете «Правда» и он к имевшимся двадцати одному тезису прибавил двадцать второй, в котором, в отличие от предыдущих, звучали победные нотки. Итак, читаем:
«Массовые стачки в Австрии и в Германии, затем образование Советов рабочих депутатов в Берлине и в
