мире с Германией, следствием которого стало то, что от прежнего величия России осталось лишь воспоминание. Многие из его заявлений в этой статье не соответствовали истине. «Мы прошли победным триумфальным шествием большевизма из конца в конец громадной страны» — неправда, потому что оставались еще огромные пространства в России, не охваченные большевиками. Неправда и то, что Советская республика явилась типом государства неизмеримо более высоким и демократическим, «чем лучшие из буржуазно-парламентарных республик», — хотя бы потому, что диктатура по природе своей абсолютно чужда демократии. Он видел себя как личность, спроецированную на фоне мировой истории, властвующую над целым миром «на самых крутых пунктах столь крутого поворота»; он упивался этой мыслью.
Тем не менее в каких-то своих высказываниях он был абсолютно прав. Он видел чудовищную отсталость и беспомощность России и не мог в этом не признаться. Он мечтал о времени, когда Россия станет другой, желал, чтобы «Русь перестала быть убогой и бессильной, чтобы она стала в полном смысле слова могучей и обильной». Он думал, что это возможно, стоит только России воспрянуть духом, преодолеть апатию.
«Русь станет таковой, если отбросит прочь всякое уныние и всякую фразу, если, стиснув зубы, соберет все свои силы, если напряжет каждый нерв, натянет каждый мускул, если поймет, что спасение возможно
От возвышенных мечтаний Ленин неизменно скатывался к привычным штампам. В начале статьи он толкует нам о могучих исторических силах, двигающих общество к осуществлению определенных целей. Теперь же оказывается, что все сводится просто к дисциплине, централизованной экономике, гармонии, твердой уверенности и отчетности. Он опять возвращается к своему старому заблуждению, будто спрос и предложение в экономике государства могут регулироваться неким государственным органом, типа бюро, состоящим из квалифицированных бухгалтеров. Он не имел ни малейшего представления о том, насколько сложны были механизмы, управлявшие современной ему промышленной цивилизацией. По его разумению, единственное, что требовалось, это укрепление «везде и всюду организованности, порядка, деловитости». Сама фраза отдает неметчиной, а заключительные слова и тем паче — разве это не бальзам на душу любого немецкого солдафона или хозяина фабрички:
«„Ненависть к немцу, бей немца“ — таков был и остался лозунг обычного, т. е. буржуазного, патриотизма. А мы скажем: „Ненависть к империалистическим хищникам, ненависть к капитализму, смерть капитализму“ и вместе с тем: „Учись у немца! Оставайся верен братскому союзу с немецкими рабочими. Они запоздали прийти на помощь к нам. Мы выиграем время, мы дождемся их, и они
Да, учись у немца! История идет зигзагами и кружными путями. Вышло так, что именно немец воплощает теперь, наряду с зверским империализмом, начало дисциплины, организации, стройного сотрудничества на основе новейшей машинной индустрии, строжайшего учета и контроля.
А это как раз то, чего нам недостает. Это как раз то, чему нам надо учиться. Это как раз то, чего не хватает нашей великой революции, чтобы от победоносного начала прийти, через ряд тяжелых испытаний, к победному концу. Это как раз то, что требуется Российской Советской Социалистической Республике, чтобы перестать быть убогой и бессильной, чтобы бесповоротно стать могучей и обильной».
Так писал Ленин, пока ехал в поезде, а когда около десяти вечера на следующий день очутился в Москве, перед ним предстала наглядная картина российской разрухи. В городе стояла кладбищенская тишина, и повсюду были следы ожесточенных боев, вспыхнувших в ноябре прошлого года между большевиками и их оппонентами, не желавшими, чтобы Россией правили большевики. Поначалу Ленин вместе со всем правительством обосновался в гостинице «Националь». С продуктами было плохо, и он питался английскими мясными консервами из военных запасов. Теоретически Россия была в состоянии мира. На деле же война или уже началась, или вот-вот должна была начаться одновременно на восьми-девяти фронтах. Ленин мрачно размышлял о том, что если он с соратниками будет и дальше поглощать мясные консервы из военных запасов, то что же тогда останется солдатам на фронтах?
В «Национале» он прожил недолго, всего несколько дней. Он рассудил так, что сердце государственной машины, правительство, должно размещаться не иначе как в Кремле, древнем оплоте власти, и, не долго думая, отправился вместе со Свердловым и Бонч-Бруевичем осматривать славную древнюю крепость, которая вскоре должна была стать ему родным домом. Он не хотел жить ни в одном из дворцов Кремля и остановил свой выбор на квартире, которую раньше занимал верховный прокурор, в бывшем здании судебных установлений. Там было пять комнат, из них три спальни, тесная столовая и просторная кухня. Квартира помещалась на третьем этаже. Помимо личных жилых комнат, на том же этаже через площадку располагались служебные помещения, где Ленин работал, — здесь были его кабинет и зал заседаний, в котором собирался Совет Народных Комиссаров. Но тогда, когда Ленин впервые оказался в Кремле, в помещениях царили запустение и хаос. Потолки были в трещинах, печи сломаны. Только через две недели он смог перебраться сюда. Выехав из «Националя», он еще девять дней жил в маленькой квартире в Кавалерском корпусе, в другой части здания; там провел свое детство Петр Великий. Через коридор от Ленина поселился Троцкий. Добрая половина советского правительства нашла временный приют в этом здании, напоминавшем муравейник. До них в нем жила многочисленная царская прислуга. Новых жильцов повсюду окружало прошлое. Хотя знаменитые кремлевские куранты уже не исполняли мелодию гимна «Боже, царя храни», но кресты над куполами соборов все еще сверкали золотом в лучах весеннего солнца, и двуглавые орлы над кремлевскими воротами зорким оком озирали окрестности, — правда, им уже успели обломать короны. Троцкий подал мысль, что орлов можно было бы увенчать вместо корон серпом и молотом, но его предложением пренебрегли. Не до этого было.
Ленин неустанно твердил, что молодой Советской республике грозит смертельная опасность. Ценой потерь и позора война с Германией как будто окончилась, но Ленину казалось, что весь мир ополчился против России. В начале апреля британские и японские войска высадились во Владивостоке; Харьков был занят немцами, которые продвигались к Одессе, намереваясь захватить Крым; чехословаки наступали на Волге; в двухстах километрах от Москвы действовали отряды белогвардейцев, а в Эстонии и Финляндии стояли контрреволюционные армии, готовые идти на Петроград.
Ленин ставил себе задачей ликвидировать хаос, навести порядок, деловитость и организованность. Верный себе, он принялся разрабатывать программу «очередных задач советской власти», в которой начертал планы экономической реконструкции страны с упором на безусловную эффективность и высокую производительность труда, не указав только, каким образом это будет достигнуто. Но это в теории. На практике все решалось просто. Прежде всего к работе стали привлекать специалистов, им платили жалованье, во много раз превосходящее заработки ведущих деятелей партии. Выступая перед товарищами, Ленин называл размеры жалованья специалистов, как бы в шутку доводя их до астрономических цифр, а затем неизменно добавлял: «Все равно, это того стоит, товарищи». Щедро вознаграждая буржуазных специалистов, советская власть экспроприировала собственность у кулаков, богатых крестьян; экспроприировалось все, что только можно было экспроприировать. Трудовая дисциплина приравнивалась к дисциплине в армии. «Труд, дисциплина и порядок спасут Советскую республику», — провозгласил Троцкий. Те, кто не работал и не чтил дисциплину и порядок, подлежали суровому наказанию и всяким принудительным мерам. При царе подобное обращение с людьми неминуемо вызвало бы буйное недовольство, но теперь приходилось смиряться, объяснялось все суровой необходимостью революционного времени. Ленин проявлял особый, какой-то прокурорский интерес к всевозможным мерам взыскания; он беспрестанно строчил коротенькие записочки, которые фактически имели силу смертных приговоров, что означало переход к массовым репрессиям. В мае он писал: «Важно ввести
