Первые дни им сильно мешают поперечные заструги. Кажется, вокруг море острых, мерзлых волн. Температура постоянно держится около минус 30°, заструги покрыты щетиной острых ледяных кристаллов, и сани совершенно не скользят по этой ледяной щетине.
'Теперь мы делаем немного больше 1 1/4 мили в час, и это результат больших усилий'.
9 января позади рекордная широта Шеклтона. Час за часом, день за днем они налегают на лямки. 'Ужасно тяжело идти… как видно, чтобы дойти туда и оттуда, потребуется отчаянное напряжение сил… До полюса около 74 миль. Выдержим ли мы еще семь дней? Изводимся вконец. Из нас никто никогда не испытывал такой каторги'.
13 января достигнута широта 89°9′. До полюса — 51 миля. 'Если и не дойдем, то будем чертовски близко от него'.
15 января до полюса остается всего три десятка миль. 'Дело, можно сказать, верное'. До самых последних дней они не были уверены, что хватит сил дойти. Теперь уже ясно — дойдут! И только теперь в дневнике появляется упоминание об Амундсене: 'Единственная грозная возможность — это если опередил нас норвежский флаг'.
Уже следующий день дает ответ на самый главный для них вопрос черный флажок, привязанный к полозу от саней, остатки лагеря, следы лыж, отпечатки собачьих лап.
'Ужасное разочарование! Мне больно за моих верных товарищей'.
Нет, они не испытывают радости победы. Только горечь поражения.
17 января. 'Полюс!.. Великий боже! Что это за ужасное место и каково нам понимать, что за все труды мы не вознаграждены даже сознанием того, что пришли сюда первыми!'
В тот самый день, когда Скотт писал эти строки, Амундсен уже завершал обратный маршрут. Резким контрастом звучит его запись, кажется, речь идет о пикнике, о воскресной прогулке: '17 января мы добрались до продовольственного склада под 82-й параллелью… Шоколадное пирожное, поданное Вистингом, до сих пор свежо в нашей памяти… Я могу привести рецепт…'
Фритьоф Нансен: 'Когда приходит настоящий человек, все трудности исчезают, так как каждая в отдельности предусмотрена и умственно пережита заранее. И пусть никто не является с разговорами о счастье, о благоприятных стечениях обстоятельств. Счастье Амундсена — это счастье сильного, счастье мудрой предусмотрительности'.
Вы помните, еще до начала 'гонок' Амундсен получил преимущество. Он построил свою базу на сотню километров ближе к полюсу, на шельфовом леднике Росса.
Возможность зимовки на леднике всегда и всем казалась еретической слишком уж велика опасность.
Дело в том, что всякий ледник находится в постоянном движении, ползет, так как лед пластичен. Но нижний конец шельфового ледника выдвинут в море, находится на плаву. Поэтому при сползании ледника огромные куски его обламываются и уплывают в океан.
Кто может поручиться, что это не произойдет во время зимовки?
Читая отчеты антарктических мореплавателей, Амундсен убедился, что в районе Китовой бухты конфигурация ледника за 70 лет со дня ее открытия практически не изменилась. Объяснение этому могло быть только одно: ледник покоится на неподвижном основании какого-то 'подледного' острова.
Значит, зимовать можно и на леднике!
Готовя полюсный поход, Амундсен еще осенью заложил несколько продовольственных складов. Он писал: 'От этой работы… зависел успех всей нашей битвы за полюс'.
Скотт осенью заложил только один склад — 'одной тонны' на широте 79°30′. Амундсен забросил к 80-му градусу более 700 килограммов, к 81-му 560, к 82-му — 620.
Амундсен использовал эскимосских собак. И не только как тягловую силу. Он был лишен 'сентиментальности', да и уместны ли разговоры о ней, когда в борьбе с полярной природой на карту ставится неизмеримо более ценное — жизнь человека.
План его может поразить и холодной жестокостью, и мудрой предусмотрительностью.
'Так как эскимосская собака дает около 25 килограммов съедобного мяса, легко было рассчитать, что каждая собака, взятая нами на Юг, означала уменьшение на 25 килограммов продовольствия как на нартах, так и на складах. В расчете, составленном перед окончательным отправлением на полюс, я точно установил день, когда следует застрелить каждую собаку, т. е. момент, когда она переставала служить нам средством передвижения и начинала служить продовольствием. Этого расчета мы придерживались с точностью приблизительно до одного дня и до одной собаки. Более чем что-либо другое это обстоятельство явилось главным фактором достижения Южного полюса и нашего счастливого возвращения к исходной путевой базе'.
Дело, конечно, не только в том, когда и сколько собак будет принесено в жертву. Выбор места зимовки, предварительная заброска складов, использование лыж, более легкое, более надежное, чем у Скотта, снаряжение — все сыграло свою роль в конечном успехе норвежцев.
Сам Амундсен называл свои полярные путешествия 'работой'. Но годы спустя одна из статей, посвященных его памяти, будет озаглавлена совершенно неожиданно: 'Искусство полярных исследований'.
Что ж, с этим можно согласиться: красивая работа всегда искусство. Но только с одной оговоркой: полярная работа в отличие от искусства не терпит импровизаций. Когда все до мелочей продумано, неожиданностей не должно возникнуть. Путешествие без приключений — вот высшее проявление полярного профессионализма.
В этом смысле полюсный поход Руала Амундсена — эталон. Приключений не было!
Если угодно, обо всем путешествии можно рассказать в трех фразах.
20 октября 1911 года отряд вышел с четырьмя нартами, с четырьмя упряжками по 13 собак. 16 декабря достиг полюса с двумя нартами и 17 собаками. 26 января 1912 года с 11 собаками возвратился на базу.
Все по плану, даже с некоторым опережением плана: 3000 километров за 99 дней.
Остается только назвать имена первооткрывателей Южного полюса: Оскар Вистинг, Хелмер Хансен, Сверре Хассель, Олаф Бьяланд, Руал Амундсен.
Семьдесят восемь дней шагали англичане, налегая на постромки тяжелогруженых нарт. Они сделали все, что могли. Но на полюсе уже развевался флаг Норвегии.
'Ужасное разочарование!.. Наш бедный обиженный английский флаг… Прощайте, золотые грезы!'
Короткое грустное торжество на полюсе: 'К нашему обычному меню мы прибавили по палочке шоколада и по папиросе'.
Впереди обратный путь, полторы тысячи километров.
'Борьба будет отчаянная. Спрашивается, удастся ли победить?' записывает Скотт.
С первых же дней в его дневнике появляются тревожные нотки. У Отса постоянно зябнут ноги. Уилсон мучается с глазами — снежная слепота. Эванс еще по дороге к полюсу сильно порезал руку при переделке саней, вдобавок у него обморожены пальцы рук и нос.
Теперь на санях совсем немного груза. С попутным ветром, поставив самодельный парус, они идут быстро, почти бегут. 16, 17, 19 миль в день. Значительно больше, чем на пути к полюсу, значительно больше, чем предполагалось по плану. Но общий тон записей остается тревожным: 'Счастливы мы будем, если выберемся без серьезных бед'.
30 января Уилсон растянул сухожилие, нога распухла. Обмороженные руки Эванса выглядят ужасно.
4 февраля новая беда. Скотт и Эванс провалились в трещину. Кажется, ничего серьезного, только ушибы. И в этот день, несмотря ни на что, прошли 18 полновесных миль. Но вечером Скотт записывает: 'Мы становимся все голоднее… Наше физическое состояние не улучшается. Особенное опасение вызывает состояние Эванса. Он как-то тупеет и вследствие сотрясения, полученного утром при падении, ни к чему не способен'.
Эдгар Эванс — самый рослый, самый сильный в отряде, 'работник-богатырь'. И вот теперь Эдгар Эванс с каждым днем слабеет. То ли ему, самому рослому, более, чем другим, не хватает скудного рациона, то ли падение в трещину (сотрясение мозга?) тому причиной. Теперь квартирмейстер Эванс безвольно бредет за санями.
