— Да, — наконец-то отозвалась она. — Я понимаю.
Красивый глубокий голос, а на самом дне его вибрировала некая беспокоившая меня нотка. Неудивительно, что было у нее трое ухажеров из самых богатых обывателей городка. Полагаю, даже благородный не постыдился бы такой жены. Впрочем, я знавал дворян, которым стоило поискать для себя жен в хлеву, а не в мещанских домах…
— Я надеюсь, Лоретта, что после нашего разговора ты спокойно вернешься домой…
— Они уничтожили мой дом, — внезапно взорвалась и попыталась приподнять голову, но веревки снова ее удержали. — Разворовали все, уничтожили… — коротко всхлипнула.
— Это правда? — повернулся я к бургомистру. — А зачем тебе стражники, человече?
Ничего не ответил, потому я снова повернулся к Лоретте.
— Если окажешься невиновной, город будет обязан возместить ущерб, — сказал я. — И поверь, выплатит тебе компенсацию. Ибо так велит закон.
На этот раз бургомистр глубоко вздохнул, а я внутренне усмехнулся.
— В нашей беседе есть лишь одно условие, Лоретта, — сказал я. — И ты ведь знаешь — какое?
— Я должна говорить правду, — молвила тихо.
— Да, мое дитя. Ибо в Писании сказано:
— Знаю, господин.
— Тогда знаешь, что в Писании также сказано:
«Тем или иным способом», — добавил мысленно.
— Хорошо, — сказал я. — Начни писать протокол, ксёндз.
Я спокойно ожидал, пока священник запишет все необходимые формулы. Такого-то и такого-то дня и года Господня, в таком-то и таком-то месте такие-то люди собрались на слушание, дабы осудить… И так далее и тому подобное. Тянулось это довольно долго, поэтому я мог внимательно присмотреться к Лоретте. Лежала с закрытыми глазами, но было у меня странное чувство, что ощущает мой взгляд. Несомненно, была красива. Светлые густые волосы и аккуратное личико с несколько выступающими скулами, что лишь добавляло своеобразия. Когда говорила, я приметил ровные белые зубы, что, уж поверьте мне, в наши злые времена было исключением. Аккуратные стопы и кисти рук, стройные лодыжки, крупная, крепкая грудь… О, да, милые мои, Лоретта Альциг была чужда Фомдальзу, и интересно было, понимает ли это сама. Разумеется, мне приходилось допрашивать много красивых женщин — и может, более красивых, чем она. Основное правило инквизиторов гласит: не обращай внимания на обольстительные формы.
— Лоретта, — сказал я, когда священник покончил с формальностями. — Над тобой тяготеет обвинение в чародействе и тройном убийстве. Согласна ли ты с каким-то из обвинений?
— Нет, — ответила неожиданно сильным голосом и глянула на меня.
Глаза ее были полны синевы.
— Знала ли ты Дитриха Гольца, Бальбуса Брукдорффа и Петера Глабера?
— Да. Все трое хотели взять меня в жены.
— Отписали ль что-нибудь в твою пользу в завещаниях?
Минуту молчала.
— Ты поняла вопрос?
— Да, — ответила. — Я получила комплект серебряных столовых приборов от Бальбуса. Четыре вилки, ножи и ножички для фруктов.
— Это всё?
— Дитрих записал на меня сивую кобылку, но его сын ее не отдал, а я не требовала.
Я, конечно, знавал людей, которые убивали из-за пары хороших сапог, но как-то не верилось мне, что Лоретта способна сгубить троих людей ради набора столового серебра. Сколько он стоил? Может, тридцать пять…
— Ничего больше?
— Ничего, господин.
— Покушались ли они на твою честь, угрожали ль тебе?
— Нет… — будто легкая усмешка мелькнула на ее губах, — конечно же нет.
Конечно же. Уж не думаете ли вы, что красивая молодая женщина добровольно лишилась бы трех влюбленных и соревнующихся друг с другом богачей (по крайней мере, богачей по местным меркам)? Кто станет резать курицу, несущую золотые яйца?
— Получала ли ты от вышеназванных Дитриха Гольца, Бальбуса Брукдорффа и Петера Глабера подарки? Ценные предметы или деньги?
— Да, — ответила она. — Дитрих оплатил долги моего умершего мужа, от Бальбуса я получила золотое колечко с изумрудом, платье из адамашки и шерстяной плащ с серебряной застежкой, Петер мне купил…
— Довольно, — прервал я ее. — Кто-то из них требовал вернуть подарки?
— Нет… — Снова тень улыбки.
Я глянул на ксёндза и бургомистра. Священник сидел насупленный, поскольку понимал, в какую сторону движется следствие; бургомистр же выслушивал все с глуповато раззявленным ртом.
— Слышала ль ты о чародействе, Лоретта?
— Да.
— Знаешь ли, что применение чар суть смертный грех, каковой карается на земле Святым Официумом, а после смерти — Всемогущим Господом?
— Да.
— Знала или знаешь кого-то, кто накладывал бы чары и проклятия?
— Нет.
— Можешь ли объяснить, отчего твои ухажеры, Дитрих Гольц, Бальбус Брукдорфф и Петер Глабер, умерли в мучениях, а из тел их выползли белые черви?
— Нет.
— Были ль у тебя волосы или ногти кого-то из них?
— Нет!
— Лепила ль ты куклы из воска, что должны были означать этих людей, или вырезала таковые из дерева либо же иных материалов?
— Нет! Нет!
— Молилась ли об их смерти?
— Нет, господи боже!
Говорила правду. Уж поверьте мне. Хороший инквизитор это мигом поймет. Может, и сложнее разобраться, когда дело касается хитрого купца, просвещенного священника или мудрого дворянина. Но никто не сказал бы, что Мордимер Маддердин, инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-хезрона, не распознал бы лжи в словах простой мещанки из занюханного городка.
— Нашли ли в доме обвиняемой запрещенные предметы? Те, что могли бы служить для проклятий и колдовства? — повернулся я в сторону ксёндза и бургомистра, хотя и так знал ответ.
— Нет, — ответил священник за них обоих.
— Объявляю перерыв в допросе, — сказал я. — Отведите обвиняемую в камеру.
Стражник развязал Лоретту, на этот раз чуть более осторожно, чем прежде, а мы поднялись наверх. Я приказал Курносу, чтобы налил мне пива, и как следует отхлебнул.
— Ваши обвинения рушатся, словно карточный домик, — сказал им, а Курнос позволил себе коротко хохотнуть. — Но кто-то в вашем городке действительно балуется колдовством…
Бургомистр отчетливо позеленел. И неудивительно. Никто не хочет иметь по соседству колдуна, разве что колдун этот как раз жарится на костре. Да и тогда, поверьте мне на слово, он останется опасным.
