Нас было четверо во дворце кардинала. А солдат и придворных — не менее пятидесяти. В одной этой комнате — два десятка. Но никому и в голову не пришло противостоять нам или убить нас… даже попытаться. Наоборот, каждый из этих людей питал обманчивую надежду сберечь свою жизнь, поэтому готовы были заплатить за нее усердным послушанием. Каждый мысленно возносил мольбы о том, чтобы не оказаться в подвалах Инквизиториума. Но поверьте, что всем, кто пережил бы нынешний вечер, уготовано было оказаться там, и очень скоро.
Мы оделим их лаской утешающей беседы, во время которой признаются в своей вине. А закончится ли жизнь их в моче, кале, крови и ужасающей боли, будет зависеть лишь от них самих да от жажды покаяться и искупить грехи. Если будут достаточно разумны и смиренны, возможно, их казнят, а на костре сожгут лишь обезглавленные тела. Если же нет — погибнут в медленном огне, на глазах воющей от радости толпы, под смрад собственных горящих тел.
Я вышел в коридор. В темной нише стоял мой Ангел. Теперь предстал в виде невзрачного человечка в темном плаще. Но это был он, Ангел. Никогда не ошибешься, коли имеешь счастье или несчастье увидеть своего Ангела-Хранителя, независимо от того, в каком обличье тот пожелает явиться.
— Я доволен тобой, Мордимер, — сказал он. — Ты сделал то, что должно.
— Во имя Господа, — ответил я — ибо что другое мог ответить?
— Да, во имя Господа, — повторил он со странной горечью в голосе. — А знаешь ли ты, Мордимер, что в глазах Господа все мы виновны, независимо от наших поступков? — Я взглянул ему в глаза, и были они словно озера, исполненные тьмой. Я вздрогнул и отвернулся. — Вопрос лишь в размере и времени наказания. Наказания, которое неминуемо наступит.
— Зачем же мы тогда думаем о том, чтобы Ему понравиться? — осмелился я спросить.
— А разве ребенок на пляже не строит стен из песка, которые должны сдержать прилив? И когда его строения исчезают под водой, разве на другой день не станет возводить стены еще более толстые, хотя в глубине души прекрасно знает, что это ничего не даст? — Он положил ладонь мне на плечо, и я почувствовал, как сгибаюсь под ее тяжестью. — Ты, Мордимер, исполнишь все, что следует исполнить, — сказал. — Завтра сюда прибудут кардиналы-заговорщики, и завтра же появятся инквизиторы.
— Значит, Церкви Черной Перемены не существует?
— А кто ведает, что означает слово «существует»? — спросил Ангел. — И какой степени бытия достаточно? — повысил голос. — Мир полон тайн, Мордимер, — продолжал он более спокойно. — Знаешь ли, что существуют элементы материи, бытие которых мы лишь предчувствуем, наблюдение же приводит к их уничтожению? И кто ответит, существуют ли они — и для кого существуют?
Я ждал, полагая, что скажет что-то еще, но Ангел, похоже, закончил. Было удивительно уже то, что оставался со мною так долго.
— И что я должен сделать, мой господин? — спросил я, хотя боялся, что рассердится на меня за тугодумие.
— Мордимер, ты и сам прекрасно знаешь, что должен сделать, — ответил он и усмехнулся.
На этот раз я даже не попытался взглянуть в его глаза: не хотел, чтобы бездна, таившаяся там, вглядывалась в меня.
Эта история началась в Хез-хезроне — и там же должна была завершиться. В дом Лонны мы вошли ранним утром. Я, Курнос, близнецы и трое инквизиторов в темных плащах. Когда она увидела нас, кровь отлила от ее лица.
— Мордимер, — сказала она глухо.
— Мордимер Маддердин, именем Инквизиции. Твой дом, дочь моя, будет проинспектирован.
— Я ничего не сделала, — сказала с отчаянием в голосе. — И ты об этом знаешь, Мордимер!
— Принадлежать к Церкви Черной Перемены, мерзейшей секте еретиков, это, полагаешь, ничего? А покупка девиц ради того, чтобы подвергать их святотатственным обрядам? Не говоря уже о профанации реликвий и еретических амулетах, которые найдем в твоем доме?
Смотрела на меня, и глаза ее медленно наливались слезами.
— Ты говорил, что если стоишь по одну сторону баррикады, а некто — по другую, то можно сделать единственный правильный выбор. И я ведь встала на твою сторону, Мордимер! Помогла тебе!
— Ничего не обещал, Лонна, — пожал я плечами. — Такова жизнь. Полна несправедливостей. Впрочем, ты и сама об этом знаешь очень хорошо. Ведь это ты, красавица, выдала меня людям кардинала. Легко было предположить, что огорченный Маддердин никогда уже не покинет Гомолло, верно? Но ты позабыла о непредвиденном, красавица. О том, что Голиаф не всегда побеждает Давида. Ведь и Мудрая Книга говорит:
Я вздохнул и подошел к ней так близко, что ощутил запах ее духов.
— И как ты могла выдать своего верного друга на унижение, пытки и смерть? — спросил ее горько.
Я не был ее другом (и тем более верным), но отчего бы не вызвать в ней чувство вины? Позже это мне пригодится…
Лонна смотрела на меня и молчала. Очень хорошо, поскольку не о чем было уже нам говорить.
Курнос приблизился, и я видел его увлажнившиеся глаза.
— Могу, Мордимер? — спросил он умоляюще.
— Лонна, — я взглянул на стоявшую напротив меня женщину, — ты помнишь, что я тебе когда-то обещал? — Повернулся к своему товарищу: — Можешь, Курнос, но она должна выжить.
Был словно благодарный пес, когда хватал ее и, безвольную, отчаявшуюся и онемевшую, нес наверх, в комнаты. Некоторое время спустя я услыхал ее крик, но потом этот крик смолк. Когда инквизиторы забирали, у нее были окровавленные бедра, порванное платье и — пустота в глазах.
Двумя часами позже мы окружили дом Хильгферарфа. Принял нас холодно и спокойно: как и мы, знал, что уже мертв.
— Не следовало меня обманывать, господин Хильгферарф, — сказал я. — Девицы с юга должны были стать совместным подарком, вашим и Бульсани, для Дьявола из Гомолло и его гостей, верно? Вы давали деньги, а прелат обеспечивал доступ к кардиналу. Но Бульсани решил вас обхитрить и вручить презент лишь от собственного имени. Вы наняли меня, прекрасно зная, где находится Бульсани. И для чего же? Для проверки?
— Нет. Я не знал, что Бульсани купил девушек, пока вы мне о том не рассказали. Я лишь допускал, что он мог так поступить.
— Да, наш прелат старался играть по высоким ставкам. Так же, как и вы, — сказал я сердечно.
— Это правда, — сказал Хильгферарф. — В чем меня обвиняют?
— В ереси, нарушении законов Святой Веры, заговоре, профанации реликвий, ритуальных убийствах, принадлежности к сектам, не санкционированным Церковью, — сказал я. — И еще во всем, чего пожелаете.
— Зачем вы это делаете, Маддердин?
— Чтобы головоломка сошлась, — сказал я. — Кардиналы и бандерша, уважаемый купец и известный своей привольной жизнью прелат. Все они — еретики, а это значит, ересь может быть всюду. Там и здесь. В доме твоего соседа и в церкви твоего прихода. Может, даже в голове твоей жены. Следовало заниматься торговлей, господин Хильгферарф, и не лезть в политику. Впрочем, неужто вы действительно думали выйти невредимым из заговора, в котором намеревались противостоять епископу, главе Инквизиториума?
— Нам удалось бы, — я услышал горечь в его голосе, — если бы только я не был столь глуп…
— Это верно. Нужно было махнуть рукой на те деньги. Заговор и так бы не удался, но вы могли бы сохранить свою жизнь. Теперь же вам стоит хорошенько подумать, кто был вашим сообщником, поскольку этот вопрос вы наверняка услышите. И тогда нужно будет отвечать быстро и логично, если не желаете страдать слишком сильно.
— У меня есть друзья, — сказал он, побледнев и не веря в собственные слова.
Я кивнул и подозвал инквизиторов. Вышел, когда они надевали на него цепи. Он был уже мертв, а у мертвецов друзей не бывает.
