играть… — Ацилия нахмурилась, принимая его слова, от шпильки он не удержался, — Жаль только, что вложили так мало и так однобоко…
— Почему?
— Да, по-моему, и так понятно. Разочаровывать других ты мастер, да и выводить — тоже.
— И в чём же это, господин, я вас разочаровала? Вы опять о ребёнке, что ли? — усмехнулась. — А у меня такое ощущение, что вы и сами вздохнули свободно… Всю жизнь терпеть меня рядом? Меня, вот такую, невоспитанную и наглую? А вдруг и чадо моё было бы не лучше? Может, оно и к лучшему всё? — молчала, глядя на него. Молчал и он, только качнулся вперёд угрожающе, словно схватить хотел, но не посмел, только выдохнул глубоко, будто с болью.
— Какая же ты… — дёрнул подбородком, не зная, как назвать её, — подлая… Ты лишила меня единственного, самого дорогого в этом мире, у меня же никого, никого больше нет… У тебя хоть где-то там, в Риме, эфемерный брат существует… Ты и живёшь только этой мыслью: вернуться туда… Я тоже жил мыслью… — скривил губы, словно переживал приступ внезапной боли. — Но ты лишила меня этой надежды… Эгоистично, цинично… И достойна ты после всего этого только презрения и ненависти… И жаль, что я не могу позволить себе сделать с тобой всё, что ты заслуживаешь.
Замолчал, и Ацилия смотрела на него во все глаза, впервые, наверное, с того момента, как он рассказывал о смерти своей матери, прорвалось в нём то, настоящее, глубинное, пропитанное тоской и одиночеством. Он тоже страдает… Как и она…
Вздохнула, выпрямляясь, опустила подол туники, и он холодно коснулся тела, но она даже не заметила этого, заговорила негромко:
— С чего вы взяли вдруг, что я вытравила своего ребёнка? Кто вам наговорил этого? Бред какой-то…
Марций хмыкнул, вскидывая голову, конечно же, он не верил ей, и никогда не поверит.
— Хотя… Зачем сейчас об этом? Прошлого не вернуть, а стоит ли ломать копья? — усмехнулась, — Вам легче жить так, верить, что это я во всём виновата, кто же ещё? Легче презирать и ненавидеть кого-то одного, определённого…
— Чего ты хочешь? — спросил устало.
— Ничего я не хочу, вы всё уже решили без меня. Если вы считаете, что это я убила его, считайте, ваше право.
— А кто? К чему вообще всё это пустословие?
Ацилия хотела сказать, означить имя того, кого ненавидела и боялась, но слова замерли в горле, глаза побежали по всему телу собеседника, по лицу его, обнажённой груди, рукам, и тут из-за спины Марция показалась Лидия. Руки её обнимали Марция за шею, правая ладонь откровенно скользнула по грудным мышцам вниз, а глаза — неотрывно смотрят на Ацилию; прижалась щекой к плечу, улыбалась:
— Где ты пропал? Марций… Я замёрзла, я совсем одна… Где ты потерялся?
Ацилия только разочарованно сомкнула раскрытые губы, нет, она так и не скажет имени этого проклятого Лелия, да и хочет ли он его знать?
Развернулась и ушла к себе, по дороге занесла ковш, обернулась, их уже не было.
Долго лежала, глядя в потолок, кусала губы, слушая их. Та, другая, в объятьях его вела себя сильно шумно, конечно, она же знала, что её слушают…
Почему? Боги, почему сердце её разрывается от боли?
* * * * *
— Вчера был совет, утвердили приказы, а тебя — в разведку. — Фарсий хмыкнул, глядя ему в лицо, — Ты доволен?
Марций молчал некоторое время:
— Не знаю… Это было давно в последний раз.
— Ты же начинал с разведки, все это знают, если бы не ранение, ты до сих пор был бы там. Разве нет? — Фарсий покачал головой, всматриваясь в рассеянное лицо друга, — Вспомнишь, опыт у тебя есть… Главное, соберись. Где ты в последнее время находишься? Где твои мысли? Чем ты соображаешь? — Марций в ответ только ухмыльнулся левой половиной губ, — Баб начал прямо в палатку водить? — Марций дёрнул бровями: откуда знаешь? — Да видел я тут девчонку твою, рабыню…
— Жаловалась? — усмехнулся.
— Да нет, я сам понял… Довёл до слёз, на ночь глядя выгнал на улицу… Знаешь, местные волчицы солдатам быстро приедаются, всё время хочется чего-нибудь новенького, или тебе стало всё равно? Было бы всё равно, продал бы уже, так?
— Какое тебе дело, Гай?
Центурион усмехнулся негромко, но глаз не отвёл, заговорил доверительно:
— Не понимаю я тебя, что ты мучаешься? Я тоже думал, авантюристка, окрутила тебя чарами своими, они это умеют… А увидел… Ревёт, как девчонка-малолетка… Чего вы друг друга мучаете? И она, и ты… Влюбился, так веди себя, как человек; собрался жениться — женись!.. А то…
Марций перебил его, нетерпеливо выставив ладонь:
— Теперь послушай меня! — сделал паузу, — Не надо меня учить, слышишь! Я ничего не хочу слушать о ней, тем более, от тебя. Ты столько раз предлагал мне продать её, а теперь что? Не вмешивайся. И что за чушь о любви?
— Тогда продай её и лиши себя ещё одной головной боли! Я смотреть на тебя не могу…
— И не смотри! — перебил резко.
Центурион помолчал, глядя в глаза.
— Правда? — спросил спокойно.
— Твоё дело.
Ведь понимал, понимал, что пожалеет о сделанном, о сказанном, а остановиться уже не мог, понесло его — уйди с дороги!
— Ну как хочешь. — Фарсий дёрнул подбородком и отошёл от коновязи.
Марций не смотрел на него, глядел в землю. И здесь она… Он даже с другом поссорился из-за неё, будь она не ладна.
Проклятье!
* * * * *
Ацилия лежала проснувшись, и слушала разговор Марция с торговцем.
— Сейчас ещё я могу предложить вам неплохую сумму, пройдёт даже десять дней, и никто уже столько вам не предложит, вы же сами всё понимаете.
— Я ничего не собираюсь продавать, и никого, всё, что у меня было лишнее, я уже продал. Я уже избавился от лишнего барахла, вы опоздали.
Ацилия осторожно дышала через полураспахнутые губы, боясь перевести дыхание, боясь выдать себя невольным звуком, ведь речь в этом разговоре шла о ней, именно её хотел купить этот неведомый торговец рабами.
— Деканус, вы же знаете, что дорога до Рима долгая и трудная, месяц, а то и больше, многие не дойдут, идти через Галлию, пересекать перевал, Альпы…
Перебил тоном человека, чьё терпение уже на грани, но ещё под контролем:
— Я знаю! Год назад я сам проделал этот путь!
— Она не выдержит. Похудеет, устанет, потеряет вид, может заболеть лихорадкой, вы уже не продадите её так, как куплю у вас её я. Она останется в Испании, я найду ей место и здесь. — Ацилия при этих словах вздрогнула, с шорохом прикрывая глаза, ресницы скрипнули по одеялу, прижатому к щеке, — Зачем вам обязательно тащить её в Рим? Там рабов — море, они дешевле, вы найдёте там себе любую наложницу, и получше…
— Вот и найдите себе! Дешевле! Лучше! Какую хотите! Оставьте меня в покое! Я и понятия не имею, что за доброхот отправил вас ко мне! Я никого не собираюсь продавать.
