вещами. Уже в сумерках показались первые телеги и уставшие люди. Эти были первыми, последние придут вообще невменяемыми от усталости. Но Марций уже искал своих, спрашивал. Никто не видел их уже давно, сказали, ждать остальных, но Марций не стал ждать — нашёл коня и поехал навстречу, встречая по пути отставших от первых повозки, погонщиков, бредущих людей. Спрашивал их, останавливая коня.
Кто-то ответил ему, что повозка сорвалась в обрыв и утянула с собой рабов Марция, от чего деканус обомлел до немоты, но какая-то женщина начала спорить, доказывая, что в пропасть упал только Гай. Марций уже не слышал никого, погнал коня вверх, вперёд и вперёд, выше, выше.
К ночи ветер на Перевале улёгся, тихо-тихо шёл снег, и это после тёплой зелёной долины!
Усталый конь шёл шагом, низко опустив голову, глаза ничего не видели в темноте, благо появилась луна, и белый снег засверкал в холодном лунном свете. Марций останавливал коня и кричал:
— Аци-или-ия!
Звал по имени, оглядывался по сторонам, бросаясь глазами к каждому бугорку в снегу, к любому движению, молился в уме, обещал богам всё, что угодно, готов был простить всё, и никак не хотел верить в то, что больше никогда не увидит её. Не мог поверить, сердце отказывалось верить в это.
Слух уловил слабый кашель, и Марций в миг слетел с коня, бросился, ведя его в поводу на еле различимый звук.
Боги святые!
Он разгребал хрупкий снег ладонями, доставая из него свою рабыню, замёрзшую, ничего не понимающую. Растирал руки, ноги, кутал в свой плащ, прижимал к себе в надежде передать хоть часть своего тепла, и благодарил Провидение, что она жива. Пусть она безвольна, слаба, ничего не видит, волосы и ресницы её запорошены изморозью, но она — жива! Жива!
Он вёз её, прижав к себе, согревал её бледное лицо своим дыханием, и гнал коня вниз, вниз с перевала, в долину.
Все уже давно спали, когда он внёс девчонку на руках в палатку, когда снимал мокрую одежду, кутая в тёплые шерстяные одеяла.
Появился Фарсий:
— Где ты был? — смотрел хмуро, сонно. Марций не ответил ему, — А где Гай?
— Нету… Нету Гая больше… — прошептал Марций, согревая пальцы Ацилии в своих ладонях.
— Где ты её нашёл? Я представляю себе…
— Мне вообще сказали, что она упала в обрыв…
— Ого… — Фарсий покачал головой, нахмуривая брови, — Заболеет. Я позову Цеста. — Поднялся, но Марций заставил его обернуться вопросом:
— Гай? — их взгляды скрестились, — Спасибо…
Они почти не разговаривали с тех пор, как поругались из-за неё, из-за Ацилии. Марций смотрел в её лицо, тревожно слушал кашель. Хотел крикнуть Гая, чтоб принёс тёплого вина и оливкового масла, и ещё одно одеяло, но опешил, вспомнив. Нет Гая…
Вздохнул.
Четыре года назад он выходил Марка после ранения в разведке, он предлагал ему свободу, но старик отказался: 'Куда я пойду? У меня нет никого…' А что теперь? Без него, как без рук…
Появился Цест, — как он умудряется, словно и не спит совсем никогда, всё время в ожидании. Хотя сейчас, наверное, по всему лагерю обмороженных и заболевших.
Слушал сердце, растирал спину, грудь, руки тёплым маслом с перцем, поил горячим молоком с мёдом, вином, какими-то отварами, что-то говорил, слушая кашель больной Ацилии. 'Всё переживёт, только бы не воспаление лёгких…'
У Ацилии начался жар, её трясло, стучали зубы. Цест подпихивал одеяло у плеч, у горла, трогал горячий лоб.
— Доживёт до утра — будет видно. Сейчас пусть проспится, отдохнёт, согреется. Если будет завтра спать — не будите, пусть спит, и побольше поите — всё с жаром выйдет. Если что — зовите…
— Ладно… — Марций устало прикрыл глаза, он и сам уже валился с ног. — Спасибо, Цест.
— Я боялся за неё, думал, что не справится, а она и так столько сама прошла, — Цест покачал головой, — Сильная… — собрал свои вещи в ящик и ушёл.
Марций, шатаясь от усталости, раздобыл ещё одно одеяло и подушку, Фарсий глядел на него удивлённо:
— Есть свободные места, ложись… — но заметил приготовления Марция и нахмурился, — Ты что, рядом с ней собрался? Заболеешь! Ты посмотри на неё, сам свалишься!
— А я уже падаю… — прошептал Марк, борясь со сном, снимая сандалии, сырую тунику, переодевался в сухое.
— Заболеешь, дурень!
— Не заболею…
— Смотри…
Фарсий ушёл к себе. Марций долго лежал на спине, согреваясь, и хотя сильно хотелось спать, слушал храп других офицеров, больное дыхание Ацилии, улавливал её дрожь через столько одеял и боролся с желанием обнять её, согреть своим телом. И сам не заметил, как провалился в сон.
* * * * *
Ацилия сидела на постели, подтянув колени к груди, закрывшись одеялом, украдкой следила глазами за центурионами в палатке. Они занимались каждый своим делом, кто-то чистил оружие, кто-то зашивал прореху на одежде, ремонтировал порванную сандалию, кто-то ел, вернувшись с дежурства.
Ацилия с тревогой поджала губы. Здесь, под одеялом, она была совершенно без одежды, а рядом столько мужчин, а испуганное сознание совершенно не хотело верить в то, что всем им нет до неё никакого дела.
Она откашлялась, спрятав лицо в одеяло на коленях, из-за этого звук кашля получился глухим, но и опять никто даже не обратил на неё внимания.
Обмороженные пальцы на руках горели огнём, и щёки также пылали. Центурион Фарсий вчера рассказал ей, что Марций сам нашёл её в снегу и привёз сюда. Она этого не помнила. Сам Марций с ней практически не разговаривал, целыми днями где-то пропадал, появляясь только вечером.
Командование дало несколько дней передохнуть и собрать силы для дальнейшего перехода, до Рима было ещё далеко. В разговоре центурионов промелькнуло, что до самого Рима они не пойдут, останутся у какого-то города в пригороде, потом всех солдат распустят по домам до следующего года, останутся ишь офицеры… До следующего похода.
А что он сделает с ней?
Ацилия нахмурилась и еле слышно вздохнула через зубы, от этого вздоха опять начался кашель. И что за напасть! Откуда оно взялось? Болезнь потихоньку отступала, всё же Ацилия побеждала её, не без помощи врача, конечно, и его снадобий.
Зашли ещё несколько офицеров и среди них она заметила его, своего… Сердце дрогнуло. Среди всех, незнакомых, пугающих её, Марций казался своим, родным, хорошо знакомое лицо притягивало взгляд. И пусть он по-прежнему старается быть холодным, мало разговаривает, сдержан до сухости, она-то знает, что это он спас её из-под снега, что это он принёс её сюда, и все эти дни был рядом, и даже спал вот здесь, рядом с ней. Всё равно она что-то значит для него, хоть он и старается этого не показывать.
Марций раздевался, снимал форму, а Ацилия наблюдала за ним со своего угла, и в душе всё напряжённо звенело, как натянутая струна.
Пусть! Пусть! Пусть!
Она отвернулась, прижимаясь подбородком к ключице, прикрыла глаза. Он что-то говорил, отвечая спрашивающему из присутствующих, сказал что-то такое, что один из офицеров рассмеялся, а Марций добавил ещё какую-то реплику. И звуки голоса его заставляли её сердце дрожать и стучало оно где-то в горле от немого непонятного ей восторга. Что с ней происходит? Что?.. Боги святые!
* * * * * * * * *
