Коротко глянул в сторону коновязи, где у привязанных лошадей стояли чужие легионеры.
Посмотрим ещё, кто кого.
Хотя, эта голубушка, поди, опишет всё в ярких красках, она так долго этого ждала.
Появился из-за полога палатки этот трибун. Высокий, хорошо сложенный, наверное, сильный; как и она, тёмноволосый, тёмноглазый, похожий на неё какой-то внутренней упрямостью, силой. Этот, наверное, всегда своего добивался, если уж даже ей в кости повезло. Глаза быстрые, яркие, под высоким лбом, и даже волосы по-уставному коротко подстрижены, как у путёвого военного, смешно, да и только.
Все замерли, ожидая, что случится. А оно и случилось…
Ни слова не говоря, трибун подошёл стремительно и коротко, без замаха, ударил в лицо, вымещая всё, что накопилось на душе после услышанного. Марций и понять ничего не успел, не смог блокировать, опомнился уже, когда коленом упирался в землю. Усмехнулся, сплюнул кровь в сторону, костяшками ладони промакнул разбитые губы, глядел снизу в лицо старшего офицера.
— Ну вы и подлец, деканус… — прокомментировал свои действия гость гарнизона, — Вы же всё знали…
Марк громко усмехнулся. Этого он ожидал, но не в присутствии любопытных зрителей. Но как хочешь, первым начал… Ещё и на 'вы', вот же сволочь!
— А чего бы вы хотели? — поднялся на ноги, ещё раз тиранул пальцами по губам, глянул упрямо исподлобья, — Вы же сами трибун… Знаете… У вас у самого рабов хватает, многих из них вы отпустили на волю? — Усмехнулся, — Она — пленница… Моя рабыня… И знаете, — улыбнулся вперемешку с ухмылкой, — ничем она от других не отличается, пове… — но договорить не успел, пощёчина трибуна оборвала его на полуслове.
— Да вы… — трибун замахнулся ещё раз, но тут вдруг неизвестно откуда появившаяся Ацилия вцепилась ему в руку, повисла на локте:
— Гай! Гай, прошу тебя… Пожалуйста, Гай…
Трибун опустил руку, глянув на сестру, перевёл глаза на декануса, уже не улыбающегося, глядящего через упавшие на глаза прядки волос.
— Я бы убил тебя, пусть даже в поединке, всё равно бы убил, но… — коротко глянул в лицо Ацилии, — Я бы хотел поговорить с вами, деканус… Один на один. — Снова перешёл на 'вы'.
Марк смотрел остановившимся взглядом, словно и не слышал. 'Так мы ещё и Гай… Как Фарсий… Тоже мне… Это, наверное, ваши родовые имена… Из поколения в поколение… У неё родного брата тоже так звали, она сама рассказывала…'
— Проходите… — указал рукой в сторону своей палатки, встретился взглядом с Ацилией, глянул в её бледное лицо с огромными глазами. Она стояла рядом, сцепив пальцы обеих рук, вывернула локтями вперёд, словно такие муки претерпевала, что и словами не выскажешь.
Трибун, в палатке уже, резко сорвал у горла завязки тяжёлого офицерского плаща, сдёрнул его в сторону. Марций же спокойно наблюдал за ним, потирая костяшкой указательного пальца разбитые губы. Как бы то ни было, он ни в чём не чувствовал себя виноватым перед этим человеком, если что-то и было, то только с этой девчонкой, но не с ним. Поэтому будет лучше всем, если он побыстрее уберётся отсюда.
— Во-первых, — трибун обернулся, — я хотел бы поговорить с вами наравных, без званий, вы — деканус, я — трибун. Забудьте об этом на время, я хочу поговорить не как военный с военным, а…
— Я понял вас… — перебил Марций, и трибун согласно кивнул головой.
— Хорошо. Я люблю понятливых людей, — Трибун бросил свой плащ на лавку у входа, — Во-вторых, я хочу, чтобы вы уяснили себе одно: Ацилия — моя двоюродная сестра, наши отцы братья, долгое время я думал, что они все погибли… Из её рода никого не осталось, вся фамилия-семья погибла в Нуманции… Она осталась одна, оказывается… Выжила вопреки всему… Я хочу, чтобы вы поняли — я заберу её у вас, что бы она для вас ни стоила, через что бы мне ни пришлось пройти!..
— Хорошо! — Марк согласился с его доводами, — А теперь послушайте меня. Эта девушка — дочь предателя, она оказалась в городе на момент осады и штурма. Консул Сципион Эмилиан отдал приказ на разграбление города, все жители, не зависимо от рода и происхождения, были обращены в рабство и отправлены в Рим. Вашей сестре угораздило остаться в легионе. Она могла попасть в руки любого, а попала в мои. Точнее, я выиграл её в кости у местного подонка…
Она у меня уже полгода. Она — моя рабыня, и я…
— Вы превратили её в свою наложницу! — резко перебил трибун, сверкнув глазами, но Марций продолжил:
— Она — моя рабыня, и я вправе был делать с ней, что захочу. В условиях войны противник теряет былое положение, его убивают, грабят, насилуют или продают, если хотят… Хотя, откуда вам это знать… — добавил негромко.
— Знаете, Марций, противник противником, я это понимаю не хуже вашего, но существуют какие-то понятия о приличии, о благородстве, о воспитании в конце концов!.. Вы же…
Марций перебил:
— Вы, как военный, входили когда-нибудь в захваченные посёлки или города?
— Да! — ответил резко, выкриком, на исходе терпения.
— И что? — Марций скривил губы, — Что вы видели там?.. Как вели себя там ваши легионеры?.. Ска?жете ещё, что вы сам лично не насиловали ни одной женщины? Не брали ни одной девушки?.. Это же смешно!
— Нет! — резко опять-таки перебил трибун, и Марк замолк недоверчиво, смотрел в глаза собеседнику. Помолчал, хотел ответить: 'Представьте себе, я тоже…', но промолчал об этом. Вздохнул:
— У вас же самого есть рабы, задавались ли вы вопросом о том, кто они, кем они были, или — рождены рабами? Чего они хотят?.. Может, у них тоже есть братья и сёстры, мамы и папы…
— Перестаньте, Марций! — трибун нетерпеливо рубанул воздух ладонью, — Я не говорю об этом… Я не понимаю одного!.. Вы же знали, знали, что она дочь сенатора… Знали, что у неё есть родственники… Родственники отца…
— Предателя! — перебил в свою очередь Марций, — Дочь отступника, противника Рима. Что вы хотите?
— Она говорила вам, что аристократка… Пусть отец её отступник, его двадцать лет назад выслали из Рима, или вы тоже из тех, кто считает, что за грехи отцов должны отвечать и дети?.. Ладно сыновья, Гая уже нет в живых, но дочери… Почему дочери должны платить за всё?.. Что она оказалась вдруг должна вам? За что вы так унижали её?.. — он сокрушённо покачал головой, — Почему, Марций?.. Почему вы не отпускали её, да и… Наложница! — он усмехнулся, — До чего же подло… Низко как… Воевать с девушкой…
— Ни с кем я не воевал, что за сумасшествие! С чего вы это взяли…
— А чем тогда всё это объяснить?
— Она — рабыня, — медленно произнёс Марций, словно объясняя непутёвому ребёнку, — Мне было всё равно, кто она была в прошлой жизни. Сейчас и в будущем — она моя!
— В будущем? Вы говорите 'в будущем'?
— А вы думаете, я продам её вам?
— А разве нет? — спросил трибун вопросом на вопрос, изумлённо вскинув чёрные брови.
— Она выиграла в кости только право написать письмо в Рим. Свою часть договора я выполнил, но мы ни слова не говорили о том, что я отпущу её или даже продам. — Он упрямо поджал губы.
Трибун некоторое время молчал, словно не верил тому, что слышал, потом прошептал:
— Ну вы и подлец, а она ещё вас защищала…
— Да? — он удивился, усмехнувшись, — Кто бы мог подумать…
— Просила, чтобы я не убивал вас… — процедил сквозь зубы.
— Вот как? — он и сам себя ненавидел в этот момент, зная, что будет жалеть о каждом сказанном слове, но сейчас словно что-то двигало им, заставляло издеваться над этим человеком, чувства которого ему были понятны, — Я не ожидал от неё этого… — улыбнулся, двинув головой.
Трибун молчал, но видно было, как стиснуты его зубы, каким острым стал взгляд.
— Сколько? — спросил наконец.
— Чего?
