Робина Гуда! Ты меня понял?
— Да, капитан, — покорно ответил сержант, опустил глаза и снова скрылся в доме.
Браддок остался стоять возле машины, нервно потирая руки. Планы Большого Тима пока еще не обратились в прах. Нет, совсем нет. Он возьмет Болана.
Джулиан Диджордже чувствовал, как уверенность покидает его. Он поднял затуманенные глаза на Лу Пена, свою правую руку, и пробормотал:
— Слушай меня внимательно. Я не нуждаюсь в твоих слезливых извинениях! Тебе известно расстояние отсюда до Палм-Вилледж? Избавь меня от своих тошнотворных извинений, Лу!
— Не знаю, что и сказать, Дидж, — униженно произнес Пена. — Не пойму, как это ему удалось, подонку. Не знаю. Мы смогли…
— Я знаю, что вы смогли, — ядовито прошипел Диджордже. — Вы смогли пришить старого фермера и разбить его и без того дряхлый грузовик! Ты потерял еще трех человек. Ты все потерял, Лу, ты ничего не добился!
— Я хотел сказать, что теперь у нас есть представление о его маршруте. Я расставил людей на всех дорогах и…
— Конечно, мы знаем, в каком направлении он движется. Он идет через наш город, Лу. Он уже здесь. Это точно.
— Дидж, в парке сейчас тридцать парней. Он не сможет миновать их!
Диджордже нервно потянул носом воздух, зажег сигару и выпустил тонкую струйку голубоватого дыма в открытое окно.
— Да, точно так же, как он не смог выйти из той виллы на пляже, а?
Он ударил ладонью по подлокотнику кресла и снова поднес ко рту сигару. Пена, не отрываясь, следил за ручейком ароматного дыма, струившегося за окно. Он переступил с ноги на ногу, кашлянул и приготовился слушать приказы патрона. Диджордже молчал. Наконец, Пена не выдержал.
— Что мне делать, Дидж?
— Ты постарел, Лу, — совершенно спокойно отозвался Диджордже.
— Что?
— Я думаю, что тебе пора на покой.
— О, нет! Черт возьми, Дидж… Я хочу… — Лу Пена стал белее мела.
— После того, как ты принесешь мне голову Болана.
— Принесу, Дидж, будь спокоен, — румянец вернулся на щеки Лу.
— Хорошо, Лу. Возьми пять машин и людей. Поезжай в Палм-Вилледж и переверни этот город с ног на голову. Постарайся так, как ты еще никогда не делал в жизни. И найди Болана, ты слышишь меня?
— Слышу, Дидж.
— Без Болана не возвращайся, понял?
— Понял, Дидж.
— Мне нужен Болан, как никто другой в этом мире. Ты понимаешь, Лу?
— Хорошо понимаю, Дидж.
— Тогда проваливай! Чего ты еще ждешь?
Пена пулей вылетел из кабинета. «Патрон, похоже, теряет голову», — мелькнуло у него в голове. — «То Болан, якобы, должен войти к нему в дверь, то он уже окопался в Палм-Вилледж… Чего там Дидж от меня требовал?» Это был глупый вопрос, что сам Пена тут же и почувствовал. Чего? Да, голову Болана, черт побери! На подносе. И Пена, новый помощник патрона, расшибется в лепешку, но приказ выполнит. Иначе на подносе может оказаться голова самого Пена. Такая возможность совсем не радовала Лу. Ну, хорошо, черт возьми! Голова Пены никогда не окажется на подносе! Раз Дидж велел перевернуть город вверх дном, он сделает это! Лу Пена должен найти Мака Болана. Другого выхода просто нет. Черт возьми! Он должен найти Болана!
Глава 5
Джим Брантзен принадлежал к вымирающей породе людей. Его мало интересовали материальные блага и личный престиж, он видел свое призвание в служении науке и тем, кто нуждался в его помощи. Для Брантзена эстетическая хирургия значила больше, чем просто наука. Для него это было искусство. Искусство с большой буквы. Полысевший сорокалетний хирург не разделял общепринятый взгляд, что красота написана на лице. Он знал, что аспекты красоты многообразны: это и характер, и ум, и внешность. Он прекрасно понимал, что может сделать с характером и умом уродливое лицо. Давняя автомобильная катастрофа страшно обезобразила лицо его матери. Джим был тогда еще мальчишкой, а эстетическая хирургия делала свои первые неуверенные шаги и к тому же являлась уделом лишь очень богатых людей. На его глазах некогда очаровательная женщина стала нелюдимой отшельницей, замкнулась в себе и морально умерла задолго до смерти физической. Джим Брантзен понимал значение красоты и знал, что это понятие включает нечто несравненно большее, чем просто приятные черты лица. Прошло уже много лет, но и теперь ему иногда приходилось просыпаться в поту от навечно въевшихся в память надрывных рыданий матери, для которой вселенная сузилась до размеров их дома.
Джим Брантзен всегда отличался милосердием. Именно поэтому он пошел добровольцем во Вьетнам, где служил хирургом в полевом госпитале. То же милосердие заставило его открыть собственную клинику на вражеской территории и возвращать к жизни изувеченные тела вьетнамских детей и всех тех, кто обращался к нему за помощью. В большом сердце Джима нашлось место и для Мака Болана. При любой возможности сержант спецподразделения на себе, через джунгли, нес раненых детей в клинику Брантзена и оставался там, если возникала необходимость защитить ее от вражеских разведчиков. Очень быстро Брантзен распознал в характере Болана то же чувство долга, которое его самого приковывало к операционному столу даже под жестоким огнем противника. И, хотя Брантзен категорически отрицал насилие и войну, это не мешало ему уважать человека, так преданного долгу и своему делу. В немалой степени он уважал и врага, а также его выбор — победить или умереть. С чем он никак не мог согласиться, так это с безразличием к человеческой жизни.
Брантзену было известно, какие задачи возлагались на Болана. Он понимал, что этого человека запрограммировали на убийство и, по сути дела, он представлял собой убийцу в военной форме. Врач знал, как Болан заслужил свое прозвище «Палач». И, тем не менее, он не мог не восхищаться им. Это было сильнее его. Болану много раз приходилось смотреть смерти в лицо, Брантзен сам видел его в деле, но каждый раз, когда сержант приносил в госпиталь раненого ребенка, он читал в глубине его глаз страдание и душевную боль. Брантзен никогда не замечал в нем рисовки или бравады. Болан был солдатом, который выполнял свой долг отважно и честно. Да, Джим Брантзен искренне восхищался сержантом Маком Боланом и питал к нему глубокое уважение.
Не переставал он следить за приключениями Болана и после его возвращения из Вьетнама. Врач читал о его подвигах в газетах и печально покачивал головой, сидя у телевизора и слушая последние известия. Брантзен считал, что есть люди, которым вредит избыток чувства долга. Если война во Вьетнаме была заведомо гиблым делом, то битва одиночки Болана с мафией ничем от нее не отличалась. Мака Болана, преследуемого и правосудием, и преступниками, неминуемо ждал конец. Возникали такие ситуации, когда Брантзен был почти уверен, что Болан обратится к нему, в другие моменты ему казалось, что Маку Болану никогда не понадобится его помощь. А вообще-то, хирург был готов держать пари, что Болан придет к нему. Шансы «за» и «против» казались ему равными.
Брантзена не удивило и не разочаровало ночное появление Палача у ворот его клиники. Они обменялись парой ничего не значащих фраз и крепким рукопожатием.
— Я ждал тебя, — сказал хирург.
— Думаю, ты догадываешься, зачем я к тебе пожаловал, Джим, — тихо произнес Болан.
— Да. Хочешь, чтобы я сделал из тебя красавчика?
— Тебя могут убить.
