– В каких еще барышнях? – Сева не глядя лягнул нервную леопардиху. – Я же самолично их стравливал, то есть спаривал!
– Свечку держали? – ехидно уточнил ветеринар.
– Я им условия создал! Полный интим! – расстроенный Сева почти кричал. – Запер эту дуру с котом в санузле на сутки, сам в туалет к соседям бегал! Они же там носились как ненормальные, орали, все флаконы с полочек на пол посбивали! И вы мне говорите, что у них ничего не было?!
– Голубчик, вы же взрослый человек! – пожал плечами Айболит. – Должны понимать, что любовные игры – это одно, а собственно любовь – совсем другое! Ну не понравился вашей кошечке жених, или она хотела, чтобы он ее уговаривал, а ему терпения не хватило или опыта… Зачем расстраиваться? Через пару месяцев повторите попытку, глядишь, все и получится!
– Ничего уже не получится! – в отчаянии воскликнул Пончик, грубо – за шкирку – унося безропотную Зизи из кабинета.
Спотыкаясь, он вышел из ветеринарной клиники, сел в машину и с ненавистью посмотрел на Зизи, уютно устроившуюся на соседнем сиденье. Кошка невозмутимо умывалась.
– Дура-баба, – плачущим голосом сказал ей Сева, понимая, что непоправимо поспешил с передачей наследного кота Быкову.
Получалось, что он сам себя облапошил! Договоренности договоренностями, но раз нет котят – нет и наследства!
– Все вы, бабы, дуры! – повторил Пончик, с тоской воображая, что скажет ему по этому поводу дражайшая половина.
Разгневанная Люся Панчукова была пострашнее леопарда.
– Тьфу ты, пропасть! – раздраженно пробасила Маруся Сиротенко, вывернув карман приготовленного к стирке белого халата.
Халат был просторный, как парашют, карман глубокий, и в нем то и дело что-нибудь терялось. Однажды Маруся, не доглядев, вместе с халатом сначала старательно выварила в бельевом баке с отбеливателем, а потом еще простирала в машинке с центрифугой сторублевку, врученную ей каким-то благодарным пациентом. И халат, и купюра выстирались и отбелились совершенно безукоризненно.
На сей раз в глубине кармана завалялся полтинник и записка, за доставку которой этот полтинник был заплачен.
– Ванька, поди сюда, – позвала Маруся, вертя в мокрых пальцах свернутую квадратиком записку.
Ваня неохотно оторвался от экрана телевизора, где показывали увлекательное кино из шпионской жизни, и подошел к двери в санузел: когда мать говорила таким тоном, спорить с ней не следовало. Маруся Сиротенко была дамой вспыльчивой и физически неслабой.
– Да, мам?
– На вот. – Маруся сунула в руку сыну сложенный вчетверо влажный тетрадный листок. – Хватит тебе без толку диван пролеживать, сбегай по адресу, отдай кому надо письмецо.
Ваня посмотрел на записку:
– Это же на другом конце города!
– Ничего, заодно и проветришься. – Маруся решительно спрятала дареный полтинник в карман фартука. – Возьми там на трюмо десятку, мороженое себе купишь.
– Мороженое! – шепотом передразнил Ваня, с сожалением выключая телевизор. – Ма! А что, позвонить туда нельзя? Передать это сообщение телефонограммой?
– Умный какой! – заорала из ванной Маруся: запущенная стиральная машинка здорово шумела. – Был бы телефон, без тебя бы обошлись! Хватит разговоры разговаривать, дуй куда сказано! Оболтус!
На оболтуса Ваня не обиделся, в матушкином лексиконе это слово было из разряда ласковых. Покорно облачившись в приличные джинсы и рубашку, Ваня руками придал форму неподвластной расческам шевелюре и походя сгреб с трюмо кучку мелочи.
– Куда все деньги без счета поволок, охламон? – донеслось из ванной.
Но охламон уже выскользнул из квартиры и побрел к трамвайной остановке, стараясь держаться в тени домов и деревьев: на солнцепеке термометр зашкаливал далеко за тридцать. Наличие в организме африканских генов от перегрева не спасало.
Сорок минут в душном переполненном народом трамвае привели обычно кроткого Ваню в состояние тихого бешенства. Потом еще поиски нужного дома затянулись, поскольку те, кто планировал улицы в микрорайоне, придерживались парадоксальной логики: рядом с домом, на боку которого блестела эмалью табличка «Урюковая, 72», с одной стороны стоял дом с табличкой «Толстого, 9», а с другой и вовсе простирался поросший чертополохом пустырь. Вынужденный пересечь обширную пустошь под палящим солнцем, Ваня окончательно озверел и, даже найдя нужный дом, не обрадовался: проанализировав номера на почтовых ящиках в подъезде, он выяснил, что адресат живет на пятом этаже – в доме без лифта!
– Не полезу я на пятый, – с претензией объявил Ваня облупившимся синим стенам.
После недолгих раздумий он скормил записочку почтовому ящику.
Потом он еще немного потоптался в прохладном подъезде, вытряхнул на ладонь мелочь из кармана, пересчитал ее, шевеля губами, и огорчился: получалось, если с относительным комфортом вернуться домой на маршрутке, на мороженое уже не хватит. Значит, придется снова париться в трамвае.
Деваться было некуда. Глубоко вздохнув, Ваня зажмурился и решительно шагнул на залитое светом крыльцо. Позади него в прохладном подъезде гулко хлопнула дверь, потянуло приятным сквознячком, потом сверху загрохотали шаги. Кто-то быстро спускался по лестнице. Ваня сошел с крыльца, побрел вдоль пышущей жаром кирпичной стены, привычно держась в тени, но на шум шагов машинально обернулся, и его тут же пробил озноб: на ступеньках, впившись взглядом в знакомую клетчатую бумажку, застыл на одной ноге Вован. Ваня попятился, спрятался за угол и чуть погодя осторожно выглянул из-под прикрытия водосточной трубы.
Крыльцо опустело, Вован без следа растаял в жарком мареве раскаленного июньского дня.
– Пожалуй, обойдусь без мороженого, – взбодрившись, сам себе сказал заинтригованный Ваня.
Он решительно свернул к остановке маршрутного такси, торопясь скорее вернуться домой, чтобы разузнать хоть что-то об авторе записки, пока мама Маруся не ушла на дежурство в больницу.
Пара сломанных ребер, вывих правой кисти, сильно ушибленное колено и слегка разбитое лицо – таковы оказались итоги аварии, в которую попал Сашок. Плюс, конечно, покалеченный автомобиль, плюс густо залитые кровью из носа новый чехол на сиденье и парадный костюм, плюс бесследно сгинувшие в кутерьме большая коробка шоколадных конфет и огромный букет дорогущих алых роз – каждый цветок размером с кулак, стебли метровой длины! То есть, конечно, это все были не плюсы, а минусы…
– Сватовство гусара, – сплюнув сукровицу в линялое больничное полотенце, сварливо проворчал Сашок. Он был сам себе противен.
Обиднее всего было то, что глупейшее столкновение с деревом произошло как раз под окнами Ленкиной компании, может быть, даже на ее глазах! А он-то собирался осчастливить бывшую жену повторным предложением руки и сердца, приготовился предстать перед ней в лучшем виде!
Сашок чувствовал себя униженным и оскорбленным.
– Проклятый педик! – выругался он, вспомнив невесть откуда взявшегося хлипкого белобрысого паршивца в карнавальном наряде «Сиротка Марыся», поразившем воображение Сашка до такой степени, что он забыл рулить и обернулся.
– Простите? – с достоинством переспросил сосед по палате, скрипнув каким-то механизмом.
Сашок перевел на него взгляд и чуть повеселел: вот, человеку еще хуже пришлось! Сосед, лицо которого трудно было разглядеть под бинтами, лежал, растопырив загипсованные конечности, на специальной кровати, снабженной системой блоков.
– Нет-нет, это я не вам, – сказал Сашок, отворачиваясь лицом к стенке и закрывая глаза.
Строго говоря, в больнице можно было и не валяться. Эскулапы, наскоро произведя ревизию Сашиного организма, рекомендовали ему полечиться амбулаторно, но мнительный Сашок настоял на госпитализации и даже заплатил деньги, чтобы лежать не в общей казарме на шесть коек, а в палате повышенной комфортности. Особого комфорта, впрочем, и здесь не было – разве что скверно