Погибло сто человек.
– Одна девушка! – возразила я, но моего голоса не услышали.
– У меня мама на Пушкина живет, так она говорит, у нее в квартире на пятом этаже от того взрыва трюмо вверх ногами перевернулось! – тараща глаза, сказала Дашутка. – А от развлекательного центра одни руины остались!
– Чепуха, там только одну витрину разворотило и пару машин перед ней осколками побило! – возразила я. – Люди, как вам не стыдно! Вы же в службе новостей работаете, а распространяете не объективную информацию, а абсолютно не достоверные слухи!
– Если кому нужна достоверная информация, я могу поделиться! – предложил Вадик, жадно поглощающий печенье.
Вазочку с выпечкой он подвинул к себе поближе и еще приобнял свободной от чашки рукой. Печеньем, в отличие от достоверной информации, Вадик ни с кем делиться не хотел.
– Я разговаривал со знакомыми ребятами из ГУВД, и они сказали, что вчерашняя бомба в «Палаццо» была точь-в-точь такая же, как та, на которой подорвался Веник Орлов, – сообщил мой напарник почтительно притихшим коллегам. – Тоже маломощная самоделка, можно сказать, порционная, аккурат на одного человека. Разница только в упаковке была.
– Что, барышне бомбу презентовали в подарочной обертке с бантиком? – съязвил Слава, недовольный тем, что его сенсационное сообщение о массовых жертвах в «Палаццо» не нашло подтверждения.
– Насчет бантиков я ничего не знаю, – невозмутимо ответил Вадик, методично выгребая из вазочки остатки печенья. – Ребята сказали, взрывное устройство в кафе было спрятано в сигаретной пачке. А у Орлова в рюкзаке взорвалась пластмассовая коробочка из-под крема для обуви. Жил дураком и умер по- дурацки, – ругнулся оператор, частенько имевший столкновения с Веником на почве непримиримых разногласий по идейным соображениям.
Вадик – материалист, а Венька оптом и в розницу торговал опиумом для народа.
– Нехорошо так говорить, Вадюша! – укорила его Дашутка. – Вениамин был не такой уж плохой. Знаете, я своими ушами слышала, как он просил Романа Геннадьевича не давить на Лену. Роман Геннадьевич собирался в приказном порядке обязать ее вести программу с бэккорректором, а Вениамин сказал – не надо, мы сами на нее воздействуем, своими методами.
– «Не такой уж плохой»! – передразнил Дашутку желчный режиссер Слава. – Хорошие люди не спускают по три шкуры с других хороших людей! Знаете, какие деньги эти аферисты, Веник с его корректоршей, драли с простачков, которые шли к ним на прием? Тысячи! А за что, знаете?
– Чувствую, что сейчас узнаем, – ответил Вадик, жестом приглашая Славу продолжать.
Тот не заставил себя уговаривать.
– У меня есть соседка, – начал Слава. – А у соседки есть муж.
– Классический треугольник! – ввернул Вадик.
– Сам треугольник! – обиделся Слава. – Этой соседке за шестьдесят, она мне в матери годится.
– Классический случай, читай Фрейда! – не угомонился Вадик.
– Вадюша, помолчи! – попросила Дашутка. – Слава, рассказывай дальше!
Ни Вадик, ни Слава не смогли отказать милой барышне.
– Рассказываю, – согласился режиссер, обиженно зыркнув на усмехающегося оператора. – Муж моей соседки – запойный алкоголик, где она его только ни лечила, все без толку. В очередной раз пришла бедная женщина к нашей бэккорректорше, а та ей поет: поможем, спасем, вылечим! Давайте сто долларов и ведите мужа на прием. А алкаш на прием не хочет! Корректорша говорит: ничего, и так справимся. Давайте нам личные вещи своего мужа, чтобы наладить с ним запредельную космическую связь, и двести долларов! А соседка моя учительница, двести баксов – это ее месячная зарплата!
– И что? – встревожилась добросердечная Дашутка.
– И то! Отнесла моя соседка корректорше двести баксов и набор личных вещичек супруга – любимую рюмку, зубную щетку и подушку-думку и целый месяц кормила детей геркулесовой кашей на воде. А алкаш ее как пил, так и пьет по сей день!
– Вот видите! Ах, как ужасно мы живем! – вновь запричитала Любовь Андреевна. – Никому нельзя верить, ни людям, ни вещам! Целители обманывают, гуталин оказывается пластидом! Ко всему приходится относиться с подозрением и настороженностью!
И она с подозрением и настороженностью оглядела со всех сторон бутерброд, который только что вытащила из сумки, хотя даже мне с другого конца кабинета было видно, что бутерброд этот не с пластидом, а с обыкновенной вареной колбасой.
– Эй, Ленка, а ты почему ничего не ешь? – спросил вдруг Вадик, успевший за разговором стрескать все печенье. – Сидишь с открытым ртом и ничего в него не кладешь!
– Аппетита нет, – отговорилась я.
В задумчивости я еще немного посидела за столом, а потом покинула сборище под предлогом необходимости помыть свою чашку с остатками заварки и бубонной чумой. Мне хотелось уединиться и немного подумать в тишине и спокойствии.
В поисках соответствующего укромного местечка я спустилась под лестницу, где обычно сиротеют в забвении и небрежении орудия труда приходящей уборщицы. Однако сегодня этот приют веников и тряпок был наряден и тесен, как праздничный чертог: под лестницей вновь устроилась Лизавета со своей передвижной лавкой. Она развесила на крючках и веревках всяческие диковинные предметы и поджидала покупателей.
– Привет! – радостно закричала Коробейница, завидев меня. – Ну, как тебе мой ортопедический суперкорректор осанки?
– Отлично! – я тоже обрадовалась. – Ты просто не представляешь, как он мне помог! Буквально спас жизнь! Спасибо, дорогая, сколько я тебе должна за эту дивную жилетку?
Я полезла в карман за бумажником, который после многочисленных и бесследных пропаж мелких вещей в редакторской – Женькиной священной чашки со спирохетами, Дашкиного лака, моего гуталина и ключа Любови Андреевны – стала носить с собой. Коробейница назвала цену, тут же получила с меня деньги, тщательно пересчитала их и ровно двадцать процентов суммы вернула со словами:
– Делаю тебе скидку с условием, что ты будешь всем рассказывать, как помог тебе мой суперкорректор.
– Не вопрос!
Я с трудом протиснулась мимо Лизаветиных оклунков в туалет, помыла в раковине чашку и на обратном пути получила от Коробейницы новое заманчивое предложение:
– Попробуешь «Пофигин»?
– Это еще что такое? – я остановилась и приняла в свободную руку аптечный пузырек с яркой наклейкой.
На этикетке готическими буквами было красиво написано: «Пофигин», а ниже имелось художественное изображение Белоснежки, мирно спящей на зеленом травяном пригорке. Вокруг белокурой сони сгруппировались гномы, они то ли дремали, то ли медитировали. Морды у всех были благостные, как рождественская песенка, и отрешенные, как улыбка лунатика.
– «Пофигин» – это новейшее лекарство естественного происхождения, – объяснила Лизавета. – Основное действующее вещество – вытяжка из зрелых плодов пальчиковой фиги.
– Нет такой! – засмеялась я. – Есть финиковая пальма.
– А тут написано, что есть, – уперлась она. – Впрочем, какая разница – финиковая пальма или пальчиковая фига? Главное, что из ее спелых плодов производится поразительно эффективный препарат, замечательно уравновешивающий мысли и чувства, приводя человека с расстроенными нервами в наилучшее расположение духа.
– Не наркотик? – с подозрением спросила я, всматриваясь в бессмысленные кретинские физиономии гномов.
– Нет, что ты! Абсолютно безвредная пищевая добавка! – Лизавета замахала руками. – Не имеет никаких противопоказаний.
– А побочные эффекты есть?
– Незначительные, – уклончиво ответила Коробейница. – Ну, легкая дезориентация в пространстве и
