– Для Сюзанны это так важно.
– Послушай…
– Но она молодец, ты знаешь, она взбаламутила весь квартал; думаю, поднимется шумиха.
– Клара…
– «Зебру» нельзя сносить, это исторический памятник, Бенжамен! Уже пустили подписывать петицию…
Я уже больше не пытался прервать Клару, я никогда не слышал, чтобы она столько говорила, и я решил: пусть одна печаль вытеснит другую, это уже начало выздоровления; пусть расскажет мне, что маленькие исторические памятники самые прекрасные из всех монументов, что сама она отдала бы десять Триумфальных арок, чтобы спасти хоть половину «Зебры», что гибель Шестьсу не развяжет руки этому засранцу Ла-Эрсу (нет, конечно, она не сказала «этому засранцу», такие выражения не числятся в ее словарном запасе, даже в лексиконе грусти). По поводу Шестьсу она добавила:
– Да, ты знаешь, полиция ошибалась. У него, оказывается, остались родственники.
– Правда?
– Один молодой человек заходил к Амару, это был племянник Шестьсу. Он собирается забрать его тело. Он хочет похоронить его в их родном селе, рядом с его собственным отцом, братом Шестьсу.
Клара находила, что это будет очень хорошо, если Шестьсу упокоится в фамильном склепе. Вернуться к своим под землей, после того как на земле он всю жизнь провел в изгнании… Клара полагала, что это хороший способ причалить к Вечности, и потом, Амар тоже хотел быть похороненным в Алжире, и он долго обсуждал это с племянником Шестьсу.
– В наши дни это, можно сказать, привилегия, Бенжамен, иметь фамильный склеп на сельском кладбище, ты не находишь?
Я не прерывал ее, я подумал, что питаться словами – это уже значит насыщаться хоть чем-то; и, пока она успокаивала свою душу, я наблюдал, как автомат проглатывает одну за другой мои монетки: этот монстр набивал себе брюхо чеканным металлом, а я, прильнув ухом к трубке, как к ракушке, в которой бьется сердце моря, лакомился бесплатно даримой мне любовью.
Пауза.
Лежа в гостиничном номере, выходящем окнами на плоскогорья Веркора, мы с Жюли молча опустошаем свои бокалы.
У меня только два слова, о самом главном – неприятностях с «Зеброй».
– Поговорим об этом со старым Иовом, – ответила Жюли.
Занавес.
Пузырьки кларета заполняют наше молчание.
Кларет Ди (пить охлажденным) под шапкой Веркора, нависшего над головой.
Языки заходящего солнца лизали утесы. Мы пили. Классический кларет. Скромное вино с равнин у подножия горного массива. Веселый напиток для мрачного настроения.
Две кровати.
Каждому – своя.
Между ними – тумбочка.
И повсюду – Веркор, крепко севший на мель в наших сумерках.
Я вдруг вспомнил о тех несчастных, которые полагали, что здесь война их не достанет. Одни, на этом скалистом острове, они стоя смотрели на мир. Они забыли, что несчастье всегда падает с неба[25].
Мы оставили закатному пожару добирать крошки скал. Тьма поглотила горы.
Я сказал, чтобы что-нибудь сказать:
– Полиция ошиблась, у Шестьсу осталась семья. Один племянник – уж точно.
– Да здравствует семья, – пробормотала, засыпая, Жюли.
X. АНТРАКТ ОКОНЧЕН
Антракт окончен, милейшая. Пора занимать свое место в общей куче дерьма.
34
– Но чего он ждет, этот племянник?
Бельвильские коллеги передали им описание примет «племянника». Теперь Титюс и Силистри знали, что он непременно придет. Они дежурили всю ночь, сменяясь каждые два часа на посту у Шестьсу, а судмедэксперт Постель-Вагнер спал вполглаза. Но в эту ночь было тихо, и им пришлось выжидать еще целый день, вскрывать, потрошить, производить анализы и зашивать трупы как ни в чем не бывало.
– Где же он шляется, черт бы его побрал?
– А, может, это не хирург. Может, настоящий племянник…
– Был бы настоящий, мы бы его уже знали.
У папаши Божё не было родственников.
– И что?
– А то, открой глаза и смотри внимательно.
– А если он подошлет нам кого-нибудь вместо себя?
Титюса и Силистри изводило вовсе не ожидание, но эта вынужденная роль санитаров, разглядывающих посетителей пристальным взглядом полицейского. С утра заходило уже двадцать семь человек. Все – якобы родственники. Титюс и Силистри вежливо их выпроваживали. Они полагали, что племянник мог подослать кого-нибудь прощупать почву. Бандита какого, например. Этого-то субчика и требовалось вычислить, не спугнув его и не разоблачив себя как полицейских. Целые картотеки преступников пролистывались в голове медбратьев. Эта умственная гимнастика в конце концов довела их до ручки. Даже свежие покойники внушали им подозрение.
– Ладно еще отличить подставного от настоящего, но подставного подставного от настоящего подставного…
– Симптоматичная дилемма нашего времени, – заметил Постель-Вагнер.
Титюс и Силистри понемногу привязались к этому судебному врачу. Когда Постель-Вагнер оставлял их ненадолго, отправляясь в приемную проведать живых пациентов – он между делом еще и импотенцию лечил, – оба инспектора начинали скучать без него и потому встречали доктора с заметным облегчением. Жизнь этого индивида представляла собой постоянное движение от мертвых к живым и обратно, как будто он торопился применить к последним то, что только что открыли ему первые.
– Как же без этого, – признавался судебный медик. – Вскрывать мертвого – значит говорить о будущем с новорожденным.
День прошел.
Племянника нет как нет.
Шестьсу Белый Снег покоился с миром.
– Проморгали, – выдохнул Силистри.
– Учуял нас, наверное, – согласился Титюс.
– Виски? – предложил судебный медик.
Фляга сделала круг.
– Что там сегодня на ужин? – поинтересовался Титюс.
Казарменный распорядок.
Они как раз составляли заказ по меню соседнего ресторатора, когда в дверь кабинета постучали. Это был инспектор Карегга. Он показал рукой на коридор за своей спиной:
– Вчерашний малец, доктор. Пришибленный какой-то.
Карегга посторонился.
Хотя ребенок стоял в другом конце довольно длинного коридора, Постель-Вагнер сразу же прочел весь ужас мира в его широко раскрытых глазенках.
– Тома Палецболит? Что случилось?
– Скорее, доктор, скорее!
Ребенок заикался. Постель-Вагнер направился к нему.
– Ну, что с тобой?
– Это с бабушкой, доктор! Она упала!
