– Что?
– Дай сюда.
– Можешь не сомневаться, – прибавил Титюс, – обратно ты ее не получишь.
– Что я такого сделал?
Рыбак обиженно вздохнул, как наказанный ребенок, кладя свой «смит-вессон» на ладонь Силистри.
– Держи наготове, – сказал Силистри, передавая револьвер Титюсу.
Затем, втолкнув Рыбака в подворотню, угрожающе заговорил:
– Эти трое твоих молодчиков, что охраняли Жервезу в больнице, ты им доверяешь?
– Герметичная упаковка, какие вопросы! Никто не смог бы к ней туда пробраться. И к Мондин, кстати, тоже.
Полных два метра Рыбака немного осели под кулаком Силистри. Что-то с печенью, наверное. И еще эта мигрень в придачу. Когда в голове у Рыбака перестало гудеть, он отчетливо услышал, как Силистри сказал ему:
– Жервеза беременна.
А Титюс добавил:
– Мы вернем тебе пушку, когда ты приведешь нам того, кто это сделал.
– Фабио! Эмилио! Тристан!
Склонившись над одним бильярдным столом, трое сутенеров раздумывали, следует ли закатить красный от борта или пробить прямо по нему, слегка поцеловав слева, когда над ними прогремел голос патрона. По тону было ясно: припекло. Все трое обернулись как один. Кулак Рыбака смазал все три подбородка подряд.
– Жервеза беременна!
Они хотели было подняться, но ноги Рыбака приняли эстафету.
– Кто это сделал?
Они поспешили спрятаться под бильярд, но вот и бильярдный стол уже завис над их головами. Хуже того: он грозил упасть.
– Кто?
Из камеры, где она появилась, через надсмотрщицу-кетчистку, через охранников у входа и, наконец, через шоферов фургонов, новость вышла за пределы тюрьмы и разлетелась повсюду, докатившись и до кулуаров префектуры.
– Жервеза беременна.
– Прекрати.
– Клянусь тебе.
Ореол тамплиеров сильно померк при этом известии.
– Тамплиеры поимели монашку.
– Не может быть!
– Может. Смешки.
– Или монашка сама сняла себе тамплиеров. И тумаки.
– Ну-ка, повтори! Только повтори мне еще раз, сволочь!
– Да я же так, к слову.
Так и расходятся дурные новости.
Когда профессор Бертольд проник тем вечером в палату Мондин (той Мондин, что давным-давно уже поправилась, но ее почему-то все не выписывали), он нашел ее совсем поникшей.
– Что такое с моим маленьким Понтормо?
– Жервеза беременна.
Всего два слова. Но произнесенные женщиной, чей ультрафиолетовый взгляд обнаружит ложь и на самом дне лживой тьмы.
– Это ты сделал, профессор? – спросила Мондин.
– Со спящей-то пациенткой?! – взорвался Бертольд. – Да мне… да чтобы я… со спящей пациенткой! Черт возьми, Мондин, если бы кто-нибудь другой, а не ты, спросил такое, клянусь, я бы…
– Вот именно, – отрезала Мондин, – это я, так что без истерик.
Но вспышка Бертольда ее убедила.
– В любви не существует морали, профессор, одни вопросы.
Она запустила руку в пышную шевелюру Бертольда и потрепала своего большого крикуна.
– Я довольна твоим ответом.
Конец серии. Снова ярость.
– Это ничего не меняет, – мрачно сказала она, – я его на куски порву.
И добавила:
– Жервеза, это же Жервеза.
Вернувшись к себе, Жервеза первым делом кинулась к своему автоответчику.
– Там пять сообщений, – произнес женский голос у нее за спиной.
Жервеза обернулась. На пороге комнаты стояла женщина.
– Я слышала, как вы вошли. Я спряталась. Не была уверена, что это вы.
– Вы – Жюли? – спросила Жервеза.
Жюли кивнула.
– Я боялась, что Сюзанне не удастся передать вам ключ, – сказала Жервеза. – За ними так пристально следят…
– Она прислала мне Нурдина, самого маленького парнишку Бен-Тайеба.
– Хорошо, – сказала Жервеза. – Выпьем чаю?
Они молча орудовали на кухне, несколько смущенные тем, как много слышали друг о друге.
– Хорошо, что вы пришли, – сказала Жервеза. – Никто не станет вас здесь искать.
– Нет, нет, я не останусь. Не хочу вас компрометировать.
Жервеза едва сдержалась, чтобы не рассмеяться. Компрометировать! Юркий подпольщик, который пробрался к ней в живот, об этом уже позаботился.
– Не беспокойтесь о моем добром имени, Жюли. Вы останетесь у меня.
Сидя за чаем, они подвели итоги. Жюли дала Жервезе прослушать пленку Клемана и пояснила, что крик Клемана: «Все расскажу дочке вьетнамца» показался ей чем-то вроде завещания. Клеман хотел, чтобы Жервеза услышала эту запись. Жервеза считала, что эта пленка должна снять подозрение с Бенжамена. Затем Жервеза показала Жюли фотографии Мари-Анж.
– Нет, мы не знаем эту женщину, ни я, ни Бенжамен, – сказала Жюли, возвращая фотографии. – А почему вы спрашиваете?
– Она заявляет, что это Бенжамен покупал у нее татуировки.
– Боже милостивый! – прошептала Жюли.
– Вы с ней не знакомы, но она всех вас прекрасно знает, – заключила Жервеза. – Она сделает все, чтобы утопить Бенжамена.
– Боже милостивый! – повторила Жюли. – Но зачем ей это?
– Именно это нам и нужно выяснить, – ответила Жервеза, – и перестаньте повторять, что Боже милостивый, – прибавила она, – это портит Его характер.
И она вернулась к своему автоответчику.
– Ну, что ты нам расскажешь?
Он рассказывал то же, что и весь город.
– Кажется, ты беременна, Жервеза? Что это еще за истории? Приходи ко мне сейчас же, я тебя осмотрю.
Полчаса спустя, Жервеза лежала на свежевымытом столе для трупов, и ее друг Постель-Вагнер констатировал, что она и в самом деле носила в своем чреве новую жизнь.
– И ты до сих пор ничего не замечала?
– Да, была задержка, после больницы, – призналась Жервеза, – но я подумала, что это последствия ушиба… и машина снова заработает.
