– Может, тогда вместе позавтракаем?
– Сомневаюсь, что у меня сегодня найдется время даже для завтрака.
Он слегка покраснел от досады, когда она включила душ и разговаривать стало невозможно. Его удивило, как спокойно она себя держит. Возможно, и он вел бы себя точно так же в подобных обстоятельствах, однако сейчас ему это не понравилось…
Однажды, когда Анжела позволила себе обойтись с ним не слишком учтиво, он заставил ее испить всю чашу унижения. Буквально молить о прощении. В качестве наказания он велел ей встать перед ним на колени, а потом медленно, очень медленно открыл коробочку с рахат-лукумом и, доставая маленькие ароматные дольки, обсыпанные сахарной пудрой, одну за другой опускал ей в рот. Затем он опрокинул ее на спину, – нагую, естественно, – опустился перед ней на колени и заставил извиваться от страсти, как никогда… Глаза Дрю сузились. Тогда все было иначе.
Не вылезая из постели, он включил телевизор и несколькими злыми ударами взбил подушки. Шла программа новостей. Дикторы – мужчина и женщина – рассказывали о текущих событиях.
– Дерьмо…
Он перескакивал с канала на канал, пока не нашел по кабельному старый концерт «Битлз». Объектив телекамеры выхватывал из беснующейся публики лица заходящихся в истерике девчонок-школьниц, тянущих руки к сцене.
– Это жизнь, – пробормотал Дрю.
Потом на экране появились кадры, снятые на фестивале в Вудстоке. Голые «люди-цветы», балдеющие от музыки и наркотиков. Настоящее столпотворение.
– Это жизнь, – снова пробормотал Дрю.
Когда все это происходило, ему было около девяти лет.
Он жил тогда в городке Креншау, что в штате Северная Каролина. У черта на рогах. Не город, а дыра с тремя тысячами жителей, болтающимися где-то на границе национального парка и индейской резервации. В Креншау имелась улица длиной мили в две и несколько примыкающих к ней переулков. Были там и пара бензоколонок, мотель, аптека, киношка и магазин. В нескольких палатках торговали съестным и cливочным мороженым. Вдоль улицы тянулся длинный ряд домиков-фургонов с облупившимися боками, а за городом обосновались индейцы, которые торговали сувенирами и прочей белибердой. Место, где они устроили свое торжище, можно было учуять за версту по стойкой вони индейской одежды вперемешку с перегаром.
Как бы там ни было, но мать Дрю встретила его отца именно там – среди индейцев чероки. Когда годы спустя она призналась в этом Дрю, он заткнул уши, не желая даже слышать об этом. Однако она показала ему фотографию. Что же это получается: он должен был им гордиться, что ли? Бродягой, который несколько раз переспал с матерью и которого Дрю даже не помнил? Плосконосый индеец в перьях умудрился еще и содрать с матери два доллара за эту фотографию… Мать бережно погладила этот кусок картона, словно могла прикоснуться к отцу сквозь бумагу. Дрю хорошо помнил, как она напряглась, возбужденно задышала и, прижав на мгновение этот паскудный снимок к груди, протянула его ему, девятилетнему мальчику. Она любила Дрю. Однако не так, как матери следовало любить своего сына.
Дрю зажмурил глаза, словно воспоминание обожгло их, как ядовитый газ.
– Тебе нехорошо?
Он открыл глаза и покраснел. Ему показалось, что Джеки прочла его мысли. – Нет, все в порядке, – быстро сказал он, а немного погодя прибавил: – Но если честно, я тут действительно кое о чем подумал. Может быть, мне и вправду следует оставить тебя одну, пока ты что-то решишь…
Джеки присела на край кровати, и по выражению ее лица он понял, что попал в самую точку.
– Нет, не делай этого. В этом нет необходимости, – испуганно выдохнула она. – Мне очень жаль, если я вела себя не так, как тебе бы этого хотелось, но твое неожиданное вчерашнее появление меня ошеломило.
– Понимаю, – медленно произнес Дрю. – Наверное, я должен был сначала позвонить. – Он усмехнулся, начав проникаться уверенностью. – Но мне всегда казалось, что тебе нравятся такие сюрпризы.
Джеки была совершенно обезоружена его улыбкой, его чувственным ртом, обещавшим так много.
– Все-то ты знаешь, – тихо сказала она.
– Тогда позволь быть мне сегодня рядом с тобой. Хотя бы несколько часов… – Он взял ее за руку. – Обещаю, что не буду тебе мешать.
– Тебе будет скучно.
– Меня всегда интересовала твоя работа, – солгал Дрю. – Ты это знаешь.
– До сегодняшнего дня понятия об этом не имела… – Она внимательно всмотрелась в его лицо и неуверенно улыбнулась. – Ну хорошо… Только давай встретимся на студии, потому что сейчас мне надо идти.
– На студии?
– В репетиционном зале, – пояснила она. – В девять часов у меня встреча с Альдо и Максом. Потом в десять собеседование, прослушивание и так далее…
– Так куда мне прийти?
– Я скажу тебе адрес по телефону. – Джеки встала. – А теперь мне действительно пора.
Он смотрел на нее и думал об Анжеле. Ах, если бы она была Анжелой! Он помрачнел, едва лишь вспомнив о ней, но потом заставил себя переключиться на Джеки. Было бы очень неразумно, если бы он потерял бдительность.
– Иди ко мне на минутку! – позвал он.
– Мне некогда.
Дрю отбросил одеяло.
– Тогда я иду к тебе.
У нее перехватило дыхание от его прекрасной наготы, но она пересилила себя и рассмеялась, когда он подошел и обнял ее. Дрю целовал ее без остановки, скользя губами по ее лицу, шее, а она закрыла глаза, чтобы лучше чувствовать его, и медленно трогала ладонями его мускулистые плечи, спину, прижимала его к себе, наслаждаясь его изумительной смуглой кожей. – Это, наверное, в тебе кипит итальянская кровь, – пробормотала она, словно оправдываясь в том, что сама испытывала острое желание, не понимая, что он лишь симулирует страсть, чтобы заставить ее доверять ему.
Дрю не ответил. У него перед глазами настойчиво замаячил образ индейца-папаши. Интересно, как отреагировала бы на это Джеки, если бы он был настолько глуп, что поведал бы ей подробности своей родословной? А если бы Анжела узнала… Анжела, наверное, просто помешалась бы от такой новости. Конечно, она знала, что у него нет денег, что он не имеет никакого отношения к благородным кровям могущественного семейства Кароччи, но кое-как с этим мирилась. Однако ей и в голову, конечно, не могло прийти, что его единокровный папаша – плосконосый обрюзгший индеец, бродяга и пьяница, толкнувший случайной подружке за два доллара свою собственную фотографию… Такие вот дела.
Роуз Лил решила спеть песню из первого акта. На ней были простые вылинявшие джинсы и дешевая блузка. Не будут ли они возражать, если она сначала переоденется? Они, конечно, не возражали, и она исчезла в уборной, откуда появилась в белокуром парике, узком блестящем платье и в туфельках на шпильках. Она исполнила ту самую вещицу, которую Мэрилин пела в «Мэдисон-сквер Гарден»: «Спасибо, мистер президент». И исполнила, надо сказать, безукоризненно.
– Да, это она! Сама Мэрилин Монро! – воскликнул Макс и, восхищенно вздохнув, проводил взглядом Роуз, которая снова скрылась в уборной.
– А ты что скажешь, Альдо? – поинтересовалась Джеки, поворачиваясь к музыкальному режиссеру, неподвижно сидевшему за роялем.
– Основываясь на результатах собеседования, – осторожно ответил тот, – я бы все-таки предпочел Люси Уальд. Она приглянулась мне своей робостью и дисциплинированностью, а это далеко не последнее дело в постановочном процессе. Кроме того, внешне она совершенная копия Монро…
– А тебе не кажется, что она слишком глупа? – грубо вмешался Макс.
– Если ты настроен разговаривать в таком тоне… – пробормотал Альдо.
– Попробуй представить ее без косметики, – усмехаясь, сказал Макс. – Пару раз пройдись по ней губкой – от сходства не останется и следа…
– Пожалуйста, Альдо, продолжай. Что ты хотел сказать? – обратилась Джеки к музыкальному
