наметил наиболее удобные места для установки батарей. Здесь же решился и вопрос о кандидатуре будущего камчатского губернатора. Он был решен в беседе Муравьева с архиепископом Камчатским и Алеутским Иннокентием Вениаминовым. Вдвоем они пришли к выводу, что наилучшим кандидатом на этот пост будет Василий Степанович Завойко, а не Иван Васильевич Вонлярлярский, который был вначале у Муравьева на приеме. С 25 июля по 2 августа пробыл Муравьев в Петропавловске и окончательно решил вопрос о перенесении российского тихоокеанского порта. А Екатерине Николаевне Камчатка настолько понравилась, что она высказала желание поселиться тут навсегда. 'По крайней мере, — добавила она, — после отставки мужа'.
Перед уходом в плавание к берегам Сахалина Муравьев послал Л.А. Перовскому письмо- представление, в котором наметил программу преобразований здешнего края. Он предлагал упразднить Охотский порт и перевести его в Петропавловск. Одновременно следовало упразднить также и Охотское приморское управление, а входящие в него округа подчинить: Охотский — Якутскому областному начальнику, а Гижигинский — Камчатскому военному губернатору. Камчатскую область с присоединенным к ней Гижигинским округом возвести в ранг губернии и назначить военным губернатором моряка, причем именно В.С. Завойко, с присвоением ему чина контр-адмирала. Муравьев считал необходимым построить в Аяне порт Российско-Американской компании. Намечал он также переселить на Камчатку и в Охотский край до трех тысяч семейств русских земледельцев, перечислял необходимые меры для укрепления Авачииской губы и охраны прилегающих морей от иностранных китобоев.
Возвращаясь на 'Иртыше' из Петропавловска в Аян (а он решил возвращаться не через Охотск, а через Аян, дабы осмотреть и этот порт), генерал-губернатор почти наверняка рассчитывал встретить в море Корсакова па 'Кадьяке', а может быть, и самого Невельского на 'Байкале'. Но по выходе из Авачииской губы мореплаватели попали в штиль, который задержал продвижение почти на десять суток. И при этом стояла жестокая мертвая зыбь, от которой досталось всем, а более всего, конечно, женщинам. Не помогло даже искусство опытного капитана, каковым, несомненно, был В.К. Поплонский, — транспорт качало неимоверно. Уйти от этой качки помог бы только ветер, а его не было.
Затем долго и безуспешно искали встречи с русскими кораблями, но в большом количестве встречали лишь иностранных китобоев. 'Кадьяка' и 'Байкала' нигде не было. Сначала пошли к Сахалину. 'Иртыш' лег в дрейф между траверсами мысов Елизаветы и Марии. 22 августа на берег отправились Ваганов, Струве и Штубендорф. Ваганов произвел глазомерную съемку местности, Штубендорф занимался сбором трав, растений, камней, а Струве выменивал у местных жителей гиляков (нивхов) свежую рыбу и расспрашивал о 'Байкале', но так и не узнал ничего. После возвращения посланцев на борт 'Иртыша' Муравьев приказал идти к Шантарским островам. Там тоже высаживались на берег. Но и на Шантарах Невельского не оказалось, и никто из местных жителей ничего о нем не слыхал.
'Генерал-губернатор был этим очень недоволен, — вспоминал Струве, — и мы вошли в порт Аян в весьма невеселом настроении духа. Это тяжелое настроение еще усугубилось встречею в Аяне с М.С. Корсаковым, который донес о безуспешности своего плавания, и предположением вследствие всего этого, что 'Байкал', вероятно, погиб или на пути из Петропавловска, или в Амурском лимане, окруженном, по сведениям В.С. Завойко, опасными банками'. Почти двухмесячное плавание Корсакова по Сахалинскому заливу, в районе Шантарских островов и по Тугурскому заливу, во время которого русские моряки неоднократно высаживались на берег, не привело к встрече с Невельским. И Корсаков вынужден был возвращаться в Аян, так и не исполнив своего поручения. Это было в самом начале августа. 'Кадьяк' вскоре ушел в Охотск, а Корсаков остался в Аяне у В.С. Завойко ожидать прибытия Муравьева. Василий Степанович сообщил Корсакову, что он со своей стороны послал навстречу 'Байкалу' своего подчиненного Д.И. Орлова на байдарах и поручил ему сообщить его командиру последние известия: Муравьев на Дальнем Востоке, а Невельского ищут, чтобы вручить инструкцию.
Генерал-губернатор прибыл в Аян 28 августа. С тревогой он выслушал доклад Корсакова и распоряжение Завойко относительно посылки Орлова, рассказал о своем плавании. Слишком много было поставлено на карту. Нетрудно понять состояние Муравьева, вынужденного с такими невеселыми мыслями и в полнейшем неведении о судьбе 'Байкала' возвращаться в Иркутск. Но и чересчур долго ждать также не приходилось — на отдых после плавания и для сборов к предстоящему конному переходу по Аянскому новому, но не менее трудному, чем старый Охотский, тракту отводилось не больше недели. Не за горами был сентябрь, а Невельскому предписано не позже 10 сентября возвратиться в Охотск. Неужели что-то произошло?
Но вот 31 августа, когда терпение у всех было на пределе, перед входом в Аян показался транспорт. Как хотелось, чтобы это был 'Байкал'! Нетерпеливое ожидание продолжалось всю ночь, пока транспорт лавировал у входа. Наутро стало ясно: пришел 'Байкал'. А там, кстати, сначала и не думали вообще заходить в Аян, предполагая встретить Муравьева в Охотске, остановились же здесь лишь затем, чтобы высадить на рейде Аяна Орлова с его байдарами и алеутов, взятых в плавание в Петропавловске.
Старший офицер 'Байкала' Петр Васильевич Казакевич писал сестре: '…мы хотели высадить находящихся у нас алеут и, не заходя в Аянский залив, идти в Охотск, но вышло иначе. Чем быстрее стали подлавировать к заливу, тем яснее увидели транспорт 'Иртыш' под флагом Военного генерал-губернатора Восточной Сибири Николая Николаевича Муравьева. Нам этого-то и нужно было'.
Было еще раннее утро, но все в Аяне были на ногах. Когда уже ни у кого не оставалось сомнений, что пришедшее судно действительно 'Байкал', навстречу ему со свитой устремился на двенадцативесельном катере Муравьев. Едва катер поравнялся с 'Байкалом', до Муравьева донеслись усиленные рупором слова Невельского: 'Сахалин — остров, вход в лиман и реку Амур возможен для мореходных судов с севера и юга. Вековое заблуждение положительно рассеяно, истина обнаружилась'. Радость переполнила всех.
И тут уж было не до инструкций и не до 'ослушания' — великое открытие ведь совершилось фактически без позволения царя. Невельской никаких царских инструкций не получал, и его действия могли расцениваться как самовольные. Но это все потом — будь что будет! а пока они победители: губернатор и отважный мореплаватель! И общая радость. Радость безмерная. Застолье, устроенное Муравьевым по этому поводу, длилось долго. Разговорам, казалось, не будет конца. Больше всего пришлось говорить Невельскому, которого заставляли снова и снова повторять самую важную новость — о южном проливе. Шутка ли: ошиблись Лаперуз, Браутон, Крузенштерн, Гаврилов, а Невельской доказал свою правоту.
ОДИССЕЯ НЕВЕЛЬСКОГО
Не дождавшись в Петропавловске инструкций, Невельской собрал офицеров корабля, объявил им о своем решении выйти в море, чтобы осуществить давно задуманное, и заручился их поддержкой. Опись почти неведомых берегов началась с побережья Сахалина. Были исправлены неточности карты Беллинсгаузена, который в составе экспедиции Крузенштерна производил тут первую морскую съемку. Затем, обогнув северную оконечность острова, транспорт вошел в залив, названный Гавриловым заливом Обмана, а у Невельского получивший имя 'Байкала', и встал на якорь в преддверии лимана Амура. Оттуда начались исследовательские работы.
На опись — ее производили со шлюпок — поочередно посылались все офицеры. Честь войти в устье Амура и подняться по нему до мыса Чныррах досталась Казакевичу. Сахалинский фарватер исследовали Гейсмар и Гроте. Где только можно было успеть, работал штурманский офицер Л.А. Попов. А затем, когда карта северной части лимана обрисовалась совершенно четко, Невельской, оставив за себя на 'Байкале' Казакевича, с тремя офицерами на трех гребных судах 15 июля утром отправился на юг. Идя от мыса Пронге 'до 26-го числа, не спуская глубин, пользуясь попутным ветром, спустились вдоль берега лимана чрез Южный пролив в широту 51°45?, т. е. около 5 миль за предел исследования капитана Бротона (Браутона. —
