смеси, а затем, ориентируясь на чихи и стоны, мы окончательно усмирили врага: сдвигали доски, открывая неприятельские лица, и укладывали на них эфирные компрессы. Вся война уложилась в пару-тройку минут!
– Вот это, я понимаю, настоящий блицкриг! – гордо воскликнула я, хлопнув брата по плечу.
– На улице еще двое остались, ты помнишь? – Зяма не дал мне толком порадоваться одержанной победе.
– Как – двое? Там одна тетка!
– Одна тетка и одна лошадь!
– Лошадь будем брать живьем! – напомнила я. – А что делать с теткой, давай быстро думать…
– А что тут случилось? Я слышала грохот! – послышалось во дворе.
Непоседливая тетка уже слезла с облучка и направлялась прямо к открытой двери.
– Ничего страшного, это просто шкаф уронили! – соврал Зяма.
От неожиданности он забыл прикидываться старичком, и голос его прозвучал предательски молодо и басовито. Я сдернула с лица ближайшего спящего красавца переходящий платочек, намочила его эфиром и, когда любопытная тетка сунула свой нос в дом, сунула вонючую тряпку ей в лицо.
Увы, на сей раз номер не удался! Восьмерых здоровых мужиков мы усыпили, а одну некрупную женщину уложить не смогли! Право, есть о чем задуматься идейным противникам рьяной феминистки Риты Цукерман!
Дамочка оказалась стойкой, как оловянный солдатик, и проворной, как кролик. Извернувшись, она увела свою физиономию от соприкосновения со снотворной тряпочкой и уже секундой позже во все лопатки бежала через двор к калитке. Переглянувшись, мы с Зямой ринулись в погоню, но умудрились глупо столкнуться в дверях дома, и это нас немного задержало. А резвая дамочка использовала фору с умом: сиганула на облучок, подхватила вожжи и с классическим криком: «Н-ну, мертвая!» – продолжила бегство с применением гужевого транспортного средства.
К счастью, лошадь, в отличие от автомобиля, не имела заднего хода, поэтому возница сначала должна была развернуть фургон на дороге к лесу задом. Когда экипаж совершал петлю, мы с Зямой выбежали из калитки, и я сделала героическую попытку ухватить тетку за ногу, чтобы стащить ее на землю. Героическая попытка успехом не увенчалась, фургон развернулся и, набирая скорость, покатил прочь.
– Нужно ее догнать! – крикнул мне Зяма. Как будто я сама этого не понимала! – Хватай велосипед!
А вот это уже была дельная мысль!
Мы мгновенно разбросали доски над свежим захоронением чужих велосипедов, оседлали двухколесных коней и помчались за фургоном, бешено крутя педали.
– Опоздали! – с сожалением констатировал капитан Руслан Барабанов, плюнув на раскаленный асфальт шоссе и растоптав дымящийся плевок ногой. – Ушли, гады!
Денис Кулебякин грустно кивнул. Получасовое ожидание с пистолетами наголо результата не принесло, синей «Ауди», под завязку набитой бандитами и их заложниками, они так и не увидели.
– Возвращаемся, – решил Барабанов.
Тройка совершила марш-бросок по пересеченной лесной местности в обратном направлении и вскоре в походном порядке вновь вошла во двор дачи на Зеленой, один.
– А где же Зайкин? – остановившись на пороге разгромленного дома, спросил шагавший в авангарде Веткин.
– И спортсменов не хватает! Одним меньше стало! – раскидав доски на полу, Денис обнаружил некомплект лежачих граждан. Полчаса назад их было четверо, а осталось только трое.
– Может, один встал и убежал? – предположил Веткин.
– И нашего Зайкина с собой унес? – съязвил Барабанов. – Ты это представляешь?
Унести слоноподобного Зайкина мог разве что настоящий слон. Слоны на вольном выпасе в окрестностях дачного поселка Бурково до сих пор не встречались.
– Тогда, значит, один из спортсменов встал и убежал, а Зайкин бросился его догонять! – выдал новую версию неутомимый Веткин.
– Ты можешь себе представить бегущего Зайкина? – выгнув бровь, снова спросил Барабанов.
Веткин кивнул, но очень неуверенно. Он присутствовал при том, как сержант Зайкин сдавал очередной зачет по бегу, и помнил выражение лица инструктора, который следил за секундомером. Инструктор громко сетовал на то, что секундомер в специальном расчете на бегущего Зайкина не оснащен часовой стрелкой. Сержант Зайкин перемещался по тартановой дорожке основательно и неторопливо, в характерной манере вымершего динозавра диплодока. Бегущим Зайкина представить можно было, но догоняющим кого-то – никак нет.
– Кстати, лежачих кто-то переодел, они уже не в форме! – заметил наблюдательный Денис. – Интересно, зачем?
– Может, их переодели в чистое, потому что они обделались? – предположил азартный выдумщик Веткин.
Капитан Барабанов сумел удержаться от естественного в данной ситуации вопроса, может ли кто-то представить себе Петю Зайкина переодевающим в чистое кого-нибудь обделавшегося. На роль сестры милосердия сержант определенно не тянул. Поэтому Барабанов в связи со вскользь затронутой темой медицинской помощи спросил другое:
– А где же «Скорая»?
– Я вызывал! – оправдываясь, ответил Веткин.
– Вызови еще раз, – велел капитан. – Да порычи на них, чтобы поторапливались! Тащатся, как эти…
– Как Зайкины! – услужливо подсказал Веткин, не в силах выйти из сложившейся системы образов.
– Третья бригада, где вы? – сквозь хрипы и стоны радиоэфира спросил раздерганный женский голос.
– Едем из Буркова, – ответил одетый в костюм цвета горчичного салата водитель-санитар.
– Трубкин, ты мне лапшу на уши не вешай! Из Буркова они едут! – стервозно завопила диспетчерша. – Только что менты звонили, ждут не дождутся вас в поселке! Опять закатились пиццу лопать? А ну, живо гоните в Бурково! Зеленая, один!
Рация затрещала, словно выматерилась. Водитель и врач переглянулись, а потом, не сговариваясь, обернулись назад. В подвесных люльках кареты лежали два спящих пациента, еще парочка тряслась в креслах, пятый номер вольготно раскинулся на полу.
– Может, мы проглядели кого? – почесал в затылке Василич. – Там темновато было…
– Так мне что, разворачиваться? – спросил Трубкин. И, не дожидаясь ответа, повернул машину обратно в Бурково.
Ворочаясь в стеганом спальнике цвета молодой древесной лягушки, Ваня Горин со стороны напоминал огромную гусеницу, бьющуюся в конвульсиях неизвестной этиологии. Впрочем, полюбоваться Ваниным дебютом в роли насекомого было некому. Многочисленные участники нескольких актов динамичного спектакля, происходящего на даче и прилегающих к ней территориях, отчего-то не задерживались на сцене подолгу. В связи с этим залежавшийся в орешнике Ваня чувствовал себя каким-то невостребованным неликвидом, вроде просроченных консервов «Завтрак туриста». Ване было обидно, по его лицу катились злые слезы. Они смешивались с каплями пота, физиономия Горина сырела, к мокрому лицу противно липла ткань спальника. Все это было гадко и очень, очень несправедливо.
Тяжелее всего активному Ване давалось вынужденное безделье. Когда он очнулся от глубокого сна, вызванного примененным к нему хитрым спецназовским приемом щадящей нейтрализации, все его органы чувств исправно функционировали, но более или менее пригодились Ване только уши. Перед глазами у него было вентиляционное окошко спальника, затянутое частой сеточкой от комаров, сквозь которую смутно виднелась низкая кровля из листвы – и только. Подать голос Горин не мог, потому что рот его был плотно
