придания Европе иной формы. Только вот как это выполнить, ему также не совсем ясно, но это его особо не трогает, поскольку “внутренний голос” сообщает ему шаги, которые необходимо предпринять. Именно это ведет его избранным курсом с точностью и осторожностью лунатика.
“Я выполняю команды, которые мне дает провидение”.
“Ни одна сила в мире не может теперь сокрушить Германский рейх. Божественное провидение пожелало, чтобы я осуществил выполнение германского предназначения”.
“Но если зазвучит голос, тогда я буду знать, что настало время действовать”.
Именно это твердое убеждение, что ему надлежит выполнить особую миссию и что он находится под руководством и защитой провидения, является причиной того, можно сказать, гипнотического воздействия, которое он имел на немецкий народ.
Многие люди считают, что это чувство судьбы и миссии пришло к Гитлеру в результате его успешной деятельности. Скорее всего, это не так. «…» оно начало пробиваться в сознание уже во время Первой мировой войны и всякий раз после этого играло доминирующую роль в его действиях. Менд (один из соратников Гитлера), например, сообщает:
“В этой связи вспоминается, как перед Рождеством (1915) он вдруг заявил, что мы еще многое услышим о нем. Нам оставалось лишь ждать, когда сбудется это странное пророчество”.
Сам Гитлер поведал о нескольких случаях, происшедших с ним во время войны, которые подсказали ему, что он находится под Божественным провидением. Наиболее поразительные из них следующие:
“Я ел свой обед, сидя в окопе с несколькими товарищами. Внезапно послышалось, что какой-то голос говорит мне: «Поднимайся и иди туда». Голос звучал так ясно и настойчиво, что я автоматически повиновался, как будто это был военный приказ. Я сразу же поднялся на ноги и прошел двадцать ярдов по окопу, неся с собой обед в бачке. Затем я сел и продолжал есть, мой разум снова успокоился. Едва я закончил, как в той части окопа, которую я только что покинул, сверкнула вспышка и раздался оглушительный взрыв. Шальной снаряд взорвался над моими товарищами, и все погибли”.
Затем также было предчувствие, которое возникло у него в госпитале во время слепоты, якобы вызванной газом.
“Когда я был прикован к постели, ко мне пришла мысль, что я освобожу Германию, что я сделаю ее великой. Я сразу же осознал, что это возможно реализовать”.
«…»
Шло время, и становилось ясно, что он считал себя Мессией и что именно его избрала судьба, дабы привести Германию к славе. Его ссылки на Библию стали все более частыми, а возглавляемое им движение начало пропитываться религиозным духом. Все чаще сравнивает он себя с Христом, и эти сравнения находят свое место в его разговорах и речах. Например, Гитлер мог сказать:
“Когда я приехал в Берлин несколько недель назад и взглянул на него, то роскошь, извращение, беззаконие, распутство и еврейский материализм вызвали во мне такое отвращение, что я чуть не вышел из себя. Я почти вообразил себя Иисусом Христом, когда тот пришел к храму своего Отца и обнаружил, что его захватили менялы. Я вполне могу представить, как он чувствовал себя тогда, когда взял кнут и изгнал их”.
Ханфштенгль вспоминает, что он резко взмахнул кнутом, якобы изгоняя евреев и силы тьмы, врагов Германии и германской чести. «…» отождествление было не с Иисусом Христом Распятым, а с Иисусом Христом яростным, бичующим толпу.
По сути дела, Гитлер мало восторгался Христом Распятым. Хотя он был воспитан в католической вере и во время войны причастился, однако сразу же после того раскритиковал свою связь с церковью. Такого Христа Распятого он считает мягким и слабым, неспособным выступить в качестве германского Мессии. Последний должен быть твердым и жестоким, если хочет спасти Германию и сделать ее владычицей мира.
“Мои чувства христианина указывают мне на моего Господа и Спасителя, как на борца. Они приводят меня к человеку, который однажды, в одиночестве, окруженный лишь несколькими последователями, увидел в этих евреях их настоящую сущность и призвал людей бороться против них и который, Боже праведный, был величайшим не как мученик, а как воин. В безграничной любви, и как христианин и как человек, я читал главу, которая рассказывает нам, как Господь наконец поднялся в своем могуществе и взялся за плеть, чтобы изгнать из Храма змеиное племя. Какой же ужасной должна быть борьба против еврейской отравы”.
«…»
Время течет, и становится все более и более ясно, что Гитлер считает себя действительно «избранным» и что мнит себя вторым Христом, который призван утвердить в мире новую систему ценностей, основанную на жестокости и насилии. Играя эту роль, Гитлер влюбился в самого себя и окружил себя собственными портретами…»
Это звучит, как приговор. Если тиран хочет остаться у власти, он должен критически относиться прежде всего к самому себе. Но это оказалось совершенно непосильным делом для Гитлера.
Он и в самом деле считал, что судьба будет снова к нему милостива, что в последний момент небеса разверзнутся и кто-то, высший, даст ему в руки «чудо-оружие» для спасения Германского рейха. И разумеется, никакой помощи не дождался. Потому что чудес не бывает. Потому что он был не мессией, а обыкновенным человеком. Потому что он построил государство и ассоциировал себя с государством, в котором безнравственность и антигуманизм стали нормой.
Наверное, сидя в своем бункере под Рейхсканцелярией, Гитлер думал, что совершает новое восхождение на Голгофу. Потому он и не решился сбежать из Берлина – ведь его учили когда-то, что Спаситель должен был пройти свой путь до конца, до окровавленного креста на горе. Именно через самопожертвование и чудесное воскрешение выросло христианство.
Оставшись и принеся свою жизнь в жертву суровым языческим богам Тысячелетнего рейха, Гитлер надеялся на это воскрешение. Но иллюзия развеялась, сон разума закончился, и фюрер отправился прямиком в бездну.
А в бункере начались танцы…
Жертвоприношение немецкого народа
«Потери не бывают слишком большими! – заявил однажды Гитлер. – Они сеют семена будущего величия!»
Наш рассказ об оккультной утопии будет неполным, если мы не упомянем еще одну жертву, которую собирался принести Гитлер на алтарь Тысячелетнего рейха. Речь идет о немецком народе, который в перспективе тоже должен был сойти с арены мировой истории, уступив место мифической «расе господ».
Собственно, это жертвоприношение началось сразу после прихода нацистов к власти и коснулось прежде всего детей.
Эту тему Адольф Гитлер затронул на съезде нацистской партии в 1929 году.
«Если Германия будет ежегодно получать 1 миллион младенцев и избавляться от 700–800 слабейших из них, то в итоге страна от этого только выиграет, – заявил фюрер. – Более опасным является то, что мы добровольно отрезали себя от очищающего эффекта естественного отбора, а вместе с ним и от возможности иметь действительно способных людей. Талантами обладают не первенцы, а те, кто прошел сквозь сито отбора, – примером тому является Спарта, чисто расовое государство, последовательно осуществлявшее принципы отбора. У нас же все наоборот – наши гуманисты сохраняют и выхаживают слабых и больных за счет сильных и здоровых».
В 1935 году руководитель Имперской гильдии врачей Герхард Вагнер поставил перед Гитлером вопрос о предоставлении полномочий для уничтожения «недостойных жить людей». Однако Гитлер выжидал, понимая, что в мирное время немецкий народ вряд ли согласится на планомерное уничтожение своих немощных соотечественников.
Фюрер вернулся к этому вопросу только в октябре 1939 года, когда Вторая мировая война уже началась. Он уполномочил шефа своей канцелярии Филиппа Булера и своего личного врача Карла Брандта действовать в интересах реализации программы от его имени, давая санкции на убийство больных.
