студенчества, за счет чего количество личных автомобилей от запорожцев до иномарок на стоянке перед институтской общагой неуклонно увеличивается.
Легко вам представить поэтому, насколько сильным было мое удивление, когда я узнал, чем он занимается в свободное от учебы и коммерции время.
— Как он попал в Свору? — спросил немедленно я.
— Смирнов в свое время предположил, что это как-то связано с его коммерческими делами, — ответил Мишка. — Где-то там его ущемили, обокрали, обидели — не важно. Главное, что Свора принимает «обиженных» без исключений, и если тебе удастся подкатить к Скоблину под видом такого Обиженного — считай, дело в шляпе, ты принят.
— Не слишком ли просто? — усомнился я.
— Просто для тебя, — уверенно сказал Мишка, — и совсем не просто для кого-нибудь другого, со стороны. Именно поэтому, Борис, ты нам и нужен.
Итак, Венька Скоблин оказался активистом Своры Герострата, неформальной организации, в которую вступил когда-то со специальным заданием Эдик Смирнов, и в которую теперь предстояло вступить мне.
Я наблюдал за Венькой, а, наблюдая, выжидал, когда же он оторвется от созерцания девичих талий и обратит внимание на занятия рядом сидящих. И этот момент не замедлил наступить. Причем, получилось так внезапно, что я его едва не пропустил.
Вот только что Скоблин покачивал головой, презрительно выпятил губу, разглядывая толстушку с параллельного «потока», и вот уже его взгляд скользнул в сторону и задержался на моей открытой всем ветрам и поветриям тетради. Я с запаздыванием прямо над своими художествами в стиле Малевича стал выводить большими печатными буквами: «НАДОЕЛО ВСЕ! ВСЕ НАДОЕЛО!». Вывел и, подняв глаза, перехватил взгляд Скоблина. Тот не смутился, а дружелюбно подмигнул мне.
— Скучаем? — понимающе шепнул он.
Я кивнул, радуясь своей маленькой победе.
— Невыносимо, — тоже шепотом добавил я к своему кивку. — Сам не понимаю, как сюда залетел.
— И я, — хихикнул Венька.
— Со второго часа удеру, — сообщил я и тут же вполне непринужденно предложил Скоблину пойти в «Гангрену», выпить по кружечке пива.
«Гангреной» на жаргоне Политеха именовался в общем-то совершенно ничем не примечательный бар на Тихорецком проспекте, имевший одно несомненное преимущество перед другими барами такого рода — близость местонахождения.
Скоблин согласился. Видно, был предрасположен: в том самом настроении человек, когда хочется новых знакомств, новых бесед за кружечкой холодного пенистого напитка.
По окончании первого часа «пары» Гуздев пообещал всем присутствующим рассказать «забавный» анекдот о преподавателе сопромата, умевшем особым способом поддерживать интерес аудитории к своей лекции. Анекдот этот мы уже слышали, и он казался мне все-таки чрез меры скабрезным: не каждой девушке рискнешь его рассказать, но Марк Васильевич так, судя по всему, не считал, а присутствующие его одобрительным гулом поддержали.
Мы с Венькой ушли в «Гангрену».
В это время дня там было пусто и почти идеально чисто. Мы купили для начала по паре баночек (в наши нищие времена пивные кружки во всех известных мне барах разворовали, и теперь в той же «Гангрене» пиво разливалось в полулитровые банки с крашеным, чтобы и эти не сперли тоже, дном, которые мы называли попросту: «анализными») и уселись в дальнем углу за массивный стол.
Пиво быстро развязало Веньке язык. Я непринужденно подыгрывал ему.
Песня таких, как Скоблин, была мне давно и хорошо известна. Людей с подобными взглядами в наши развеселые времена хоть пруд пруди; различаются они лишь уровнем интеллектуального развития, и некоторые умеют петь эти песни настолько сладкоречиво, что невольно проникаешься и на какое-то время начинаешь видеть мир в сумрачно-багровых тонах.
Все ему было плохо, все ему мешали: Вселенная прогнила, цены замучили, везде — мафия, везде — коррупция, взорвать все к черту, а там — хоть трава не расти. И так далее, в том же похоронно- эсхатологическом духе.
Впрочем, Скоблин интеллектом не отличался, матерился через каждые полслова — вести его в нужном направлении доставляло мне сплошное удовольствие. Я поддакивал, сам рассказал парочку черных анекдотов из своей насыщенной «приключениями» жизни под палящим солнцем «горячих точек», и через час мы уже являлись лучшими друзьями, он пригласил меня на «вечеринку», где будут только «свои ребята», и мы вышли из «Гангрены» чуть ли не в обнимку.
Мне оставалось только как-нибудь побыстрее от него отвязаться и доложить МММ о выполнении первой части плана. Насторожила меня тогда лишь легкость, с какой мне удалось выйти на Свору. Но, как показали последующие события, вступить в Свору Герострата действительно очень легко, проще простого, а вот покинуть ее практически невозможно.
До самого конца. До самой смерти.
Глава шестая
— Молодец, — похвалил меня Мишка. — Быстро ты его. Значит, послезавтра вечером?
— Послезавтра вечером, — подтвердил я.
Мишка помолчал.
Постукивая пальцами по краю столика с телефоном, я терпеливо ждал продолжения.
— Значит, так, — сказал Мишка после паузы и снова замолчал, но теперь ненадолго. — Завтра часа в четыре приезжай ко мне. Нужно обсудить одну проблему.
— Что за «проблему»?
— Не телефонный, понимаешь, разговор. Тут все очень сложно, тонкость одна…
— Инструктаж?
— Вроде того. Ну, в общем, будь, — он положил трубку, оставив меня разочарованно недоумевать и строить предположения почти целые сутки.
Но к четырем часам следующего дня я, как и было сказано, явился к МММ на квартиру.
Теперь, вспоминая тот день, я думаю, что самым правильным для меня было бы после всех этих недомолвок, намеков: «вроде того», «тонкость одна» — послать Мартынова куда подальше и не вспоминать никогда об этом деле. Причем, с точки зрения товарищеской этики мой поступок выглядел бы правильнее некуда: что за разговор с другом, втянутым в опасную и не слишком чистоплотную акцию?
Но тогда я уже не мог действовать иначе, чем было предписано мудреными расчетами честной компании: назвался ведь уже груздем — полезай-полезай…
Мишка жил в Купчино, на Каштановой аллее. И из-за удаленности его дома от центров мировой цивилизации я, как всегда, не рассчитал время и опоздал на четверть часа. Поспешно взлетел по лестнице, перепрыгивая через четыре ступеньки за раз, позвонил. Дверь в тот же самый момент распахнулась, словно хозяин дожидался меня в прихожей.
— Слава богу! — выдохнул Мартынов.
Вид он имел встрепанный: волосы дыбом, щеки красные, в глазах — облегчение и радость.
Он втянул меня в прихожую.
— Опоздал. Виноват, — доложился я.
— А мы уж тут… — он запнулся.
— Ты не один?
— Проходи, проходи.
Он провел меня в гостиную, и там я увидел восседающего на роскошном кожаном диване огромного горделивой осанки незнакомца, посасывающего пустую трубку и в задумчивости разглядывающего Мишкину
