но раннего предупреждения никакой вертолёт обеспечить не сможет. Поэтому с сегодняшнего дня мы начинаем боевое патрулирование по составленному мною графику. Смена – четыре часа. Первыми в дозор пойдут подполковник Громов и старший лейтенант Рашидов. Громов начинает с северного направления, Рашидов – с южного. Движение по часовой стрелке. Высота – десять тысяч. Главная задача – глядеть и бдеть.
– Разрешите сделать замечание, товарищ подполковник, – поднял руку Стуколин.
Барнавели нахмурился, но высказаться позволил:
– Делайте ваше замечание, товарищ капитан.
– Я считаю, что старшего лейтенанта Рашидова нельзя отпускать в индивидуальный полёт.
По рядам прокатился шепоток, а Барнавели опешил. Он, разумеется, знал об инциденте, произошедшем между Стуколином и Рашидовым в первый день приезда лётчиков в Крым, но, не имея точного представления о побудительных мотивах, не придавал этому инциденту особого значения. Рашидов был в тройке лучших пилотов авиагруппы, заметно обгоняя по результатам тестов и экзаменов того же Стуколина, имел богатый боевой опыт, хорошо знал «Су-27К» (от которого до «Су-33» даже не шаг, а так – мелкий шажок) и вообще производил впечатление ответственного и требовательного к себе офицера. Не доверять ему у Барнавели не было никаких оснований, а Фокин не счёл нужным Тимура Мерабовича предупредить – полагал, видимо, что бумаги, подписанной Рашидовым на Литейном-4, вполне достаточно, чтобы старший лейтенант не наделал глупостей.
– Почему вы считаете, что Рашидова нельзя отпускать в индивидуальный полёт? – глупо спросил Барнавели.
– Потому что сбежит. Загрузки ему вполне хватит, чтобы добраться до любой из стран северо-западного побережья Африки.
Все присутствующие в штабе офицеры, выворачивая шеи, посмотрели на Рашидова, который с безучастным видом сидел на галёрке. За два с лишним месяца службы с ним пилоты привыкли к его нелюдимости и спокойной уверенности, в приятели к нему никто не набивался, а потому с какого-то момента Руслана просто перестали замечать. А тут такой финт!
– Вы собираетесь сбежать, товарищ старший лейтенант? – обратился Барнавели непосредственно к обвиняемому.
Рашидов встал.
– Нет, товарищ подполковник. У меня и в мыслях ничего подобного не было.
– Он врёт! – безапелляционно заявил Стуколин. – Он с самого начала так и рассчитывал. Когда представится возможность – сбежит.
– Но почему он не сбежал во время учений над «Ниткой»? – задал резонный вопрос Барнавели.
– Потому что сбили бы его на хрен, – ответил Алексей. – Да и топлива ему до Турции не хватило бы – вы же нам выдавали в обрез.
– Ну хорошо, допустим, – на лице Барнавели появилась улыбка: он что-то там про себя понял и теперь воспринимал ситуацию с юмором. – А почему тогда он не сбежал во время перелёта?
– Потому что я держал его на прицеле, и он это знал.
Кто-то из офицеров присвистнул, кто-то в наступившей тишине сказал отчётливо: «Мать!»
– Пользуясь случаем и в присутствии всех, – нарушил молчание Рашидов, – я хотел бы принести капитанам Алексею Стуколину и Алексею Лукашевичу свои извинения. Более года назад я участвовал в войне против армии Российской Федерации, но и вы часто воюете с людьми, которые ещё совсем недавно были вашими соотечественниками. Здесь, в составе нашей авиагруппы, есть и русские, и грузины, и украинцы – любой из вас мог бы оказаться на моём месте, если бы правительство его страны приказало пойти и убить…
– Не любой, – сказал со своего места Золотарёв, который за свою карьеру военным лётчиком сумел повоевать и в Приднестровье, и в Чечне, и ещё кое-где вне границ бывшего Советского Союза. – Говори только за себя.
– Но я в любом случае, – возвысил голос Руслан, понимая, что затянул и сейчас его начнут перебивать, – прошу прощения у моих новых сослуживцев за то, что воевал против них. Простите меня за прошлое и давайте думать о будущем.
Снова воцарилась тишина. Стуколин, хмурясь и потирая кулак, сел.
– Я так понимаю, – сказал Барнавели, – извинения принимаются?
Стуколин промолчал. Он извинений не принял, но, судя по всему, здесь это никого не интересовало. Потому что никто из них не горел в сбитом Рашидовым самолёте, и не тонул в ледяном море без надежды на спасение, и не дрался с Рашидовым на ножах. Впрочем, Громов, который как раз дрался, кажется, тоже поверил и простил.
«Идиоты, – думал Стуколин. – И Костя – тоже кретин. Ничего, вы меня попомните, когда эта сука чернозадая сбежит».
Стуколин ошибался. Рашидов действительно не собирался сбегать – он хотел в очередной раз испытать судьбу, чтобы проверить, прав ли он в своём выборе…
По вечерам офицеры встречались в столовой. Снова звучали песни под гитару, снова тасовалась замусоленная колода, снова рассказывались байки и снова велись разговоры о будущем.
Как-то раз, во второй половине дня, в столовой собрались семеро: троица друзей из Питера, Сергей Золотарёв, бородатый спецназовец Роман, журналист Кадман и помощник командира по воспитательной работе Мстислав Губанов, только что отстоявший вахту на боевом посту и заглянувший на огонёк. Громов в задумчивости перебирал струны, Губанов и Роман Прохоров разложили шахматную доску, Золотарёв размышлял, какую бы историю ему сегодня выдать на потребу публике, остальные – маялись от безделья.
– Кстати, а что у нас с выборами? – спросил Стуколин помощника по воспитательной работе. – Когда и как?
– Двадцать шестого, как и положено, – отозвался Губанов; он играл белыми, а потому сделал первый ход: е2—е4.
– А счётная комиссия? А бюллетени?
– Всё путём. Председателем комиссии будет Долгопрудный. Старший помощник Ткач и ваш Барнавели – типа заместители. Бюллетени отпечатаем на принтере. А результаты уйдут через спутник по шифрованной связи.
– Нарушение на нарушении и нарушением погоняет, – проворчал Кадман; он вчера вечером перебрал со спиртным и теперь отпаивался минералкой.
– Экий ты, брат Антон, зануда, – сказал Роман, он сделал ответный ход: с7—с5. – Главное в выборах что?
– А что главное в выборах? – встрепенулся Кадман.
– В выборах главное – ощущение собственной значимости, – нравоучительно заявил Роман. – Ты, такой маленький и серый, выбираешь такого большого и разноцветного!
– Это ещё что за намёки? – возмутился Губанов, двигая пешку на d3. – Кого это ты называешь маленьким и серым?
– Себя, разумеется, – с улыбкой сказал Роман, отвечая ходом на d5.
– А я съем, – объявил Губанов и действительно съел пешку пешкой.
– Приятного аппетита, – Роман двинул на d5 ферзя, и две пешки, чёрная и белая, отправились в коробку. – Ты смотри, какой простор для оперативного манёвра образовался!
Губанов, схватившись за голову, задумался.
– Вот я и говорю, – продолжал Кадман, – нет в нашем народе осознания важности процесса, называемого выборами. Все почему-то думают, что в их жизни ничего после выборов не изменится, а потому голосуют, прислушиваясь к голосу собственных комплексов, а не разума. Вот будут голосовать двадцать шестого за Путина, и ведь не за человека будут голосовать и даже не за политического деятеля, а за символ утраченного величия.
– А что вас не устраивает? – зашевелился Стуколин. – Конкретно.
– Меня конкретно не устраивает, что мы всегда идём на выборы, думая при этом о чём угодно: о
