состоятельные, а потому деловые – белым днем во дворике не болтались, на лавочках не сидели. Если бы не жужжание кондиционеров, дом вообще производил бы впечатление необитаемого: окна плотно закрыты, дверь единственного подъезда распахивается раз в час. Автомобилей, время от времени выезжающих из подземного гаража с тыльной стороны здания, старики не видели. Не видел их и привратник Илья Захарович, из-за чего в тот же день приключилась еще одна неприятность: какие-то негодяи – юные хулиганы, наверное, – угнали из гаража «Ниссан» профессора Крякина из третьей квартиры. К счастью, недалеко угнали, покатались и бросили на соседней улице. Впрочем, об этом домовая общественность и сам Крякин узнали только два дня спустя, когда профессор избавился от тяжелого похмелья, вызванного неумеренным приемом экзаменов, и пожелал сесть за руль.
Тишина и умиротворение, до краев затопившие аккуратный элитный дворик, разительно контрастировали с шумом и гамом большого неопрятного двора у блочной пятиэтажки Кондратыча и Курилыча. Там, в окружении увешанных простынями и подштанниками бельевых веревок и кособоких скамеек, дырявых, как борта фрегатов после пушечного сражения, вопили и визжали младенцы, скрипели качелями девочки, бухали мячами мальчики, болтали бабы, матерились мужики, рычали мотороллерами счастливые подростки и звенели пивными бутылками не вполне счастливые. Встав с мольбертом посреди двора, художник с фантазией мог бы, не сходя с места, написать хоть цикл жанровых картинок «Жизнь итальянских кварталов», хоть эпическое полотно «Последний день Помпеи».
– А хорошо тут, должно быть, жить! – не без зависти вздохнул жизнерадостный шаровидный дедушка Кондратыч, прокатившись близорукими глазками по фасаду тихой башни и оптимистично сверкнув при этом лысой, как коленка, головой.
– Чего хорошего? – критично пыхнул вонючим дымом его старый дружок.
По паспорту его отчество было Кириллович, но все звали деда Курилычем – за неумеренное пристрастие к папиросам «Прима», которые старикан смолил без перерыва.
– Сидят каждый в своем гнезде, как стрижи на обрыве! Один другого не видят, не знают, да и знать не хотят! – презрительно сказал Курилыч – убежденный сторонник коллективизации во всех ее проявлениях.
– Богатые, – снова завистливо вздохнул небогатый пенсионер Кондратыч.
– И что, что богатые? – не унимался строптивый Курилыч. – Богатство у них есть, а здоровья никакого нет. Мы с тобой им еще сто очков вперед дадим! Сиди спокойно, Кондратыч, береги нервы, дыши глубже!
Он снова пыхнул дымом, как Змей Горыныч, и Кондратыч, который как раз послушно сделал глубокий вздох, закашлялся, поперхнувшись вонючим дымом. Это прозвучало как опровержение только что сделанного заявления о способности бедных стариков опередить молодых богачей по любым очкам, за исключением разве что бифокальных. Дружок кашляющего Кондратыча недовольно нахмурился, но тут из подъезда шикарного дома вышла особа, при одном взгляде на которую Курилыч просветлел лицом.
Судя по расцветке и длине веселенькой цветастой юбки, не прикрывающей коленки, особа еще не достигла глубокого и беспросветного пенсионного возраста, однако уже дожилась до серьезных проблем с опорно-двигательным аппаратом.
– Посмотри на эту дамочку! Глянь, какая у нее осанка! Больно смотреть! – обрадованный Курилыч ткнул товарища в бок острым локтем, после чего Кондратычу стало больно не только смотреть, но и дышать. – Перекошенная вся, как колодезный журавель! Плечи одно другого ниже, бедра – одно другого шире! Гос-с-споди-и-и! Это что же за болезнь у нее такая, а, Кондратыч? Сколиоз, наверное, а еще что? Радикулит, что ли? Или бурсит? Вишь, тазобедренный сустав у ей раздуло, на ходу массирует его, бедная!
– Идет-качается! И дергается, дергается! – подслеповато щурясь, подхватил Кондратыч, заражаясь от приятеля неблагородным злорадством. – Видать, нервишки-то ни к черту!
– А ты говоришь – богачам хорошо живется! – удовлетворенно констатировал Курилыч и шлепнул на лавочку пикового валета.
Кондратыч с готовностью побил его королем, и старые друзья продолжили увлекательную игру.
Когда ближе к вечеру азартным старикам пришлось давать свидетельские показания, они вспомнили только одного человека, который вышел из подъезда дома номер тридцать пять по Нововасильевской улице в интересующий следствие период времени. Лица неизвестной персоны женского пола близорукие дедушки Кондратыч и Курилыч не разглядели, одежду ее не запомнили, но с удовольствием поделились с операми своим аргументированным мнением о тяжких хворях неизвестной гражданки.
Следствие, ориентированное на поиски кривобокой ревматички с отчетливо асимметричным тазом и выраженным нервным тиком, устремилось по ложному пути.
18
Для секретного и важного телефонного разговора с консьержем я уединилась в первой попавшейся телефонной будке. Сама по себе она была абсолютно нефункциональной и играла роль малоценного памятника городского зодчества конца прошлого века. Облупившийся «шкафчик» телефонного аппарата не имел ни трубки, ни шнура, ни даже диска и выглядел помятым цельнометаллическим бруском, которому было бы самое место в закромах вторчермета. Однако пыльные стекла кабины сохранились в целости и обеспечили должную звукоизоляцию – мой собеседник не должен был услышать шума снующих по улице машин и шагов пешеходов.
На чужой «симке» нашелся номерок с пометкой «И-З Хол». Я понадеялась на то, что «И-З» – это не кто-нибудь, а именно «Илья Захарович». И что «хол» – это неправильно написанное слово «холл», а не сокращение от «холодный» или «холостой»: все-таки, был определенный риск нарваться на постороннего «дусю», классифицированного хищной Дашенькой по степени доступности. Ничего более похожего на номер консьержа я не нашла, но, к счастью, не ошиблась в своих расчетах.
Уже вызывая привратницкую, я мысленно извинилась перед Дашенькой за то, что прежде определяла ее своеобразную манеру говорить как чистой воды выпендреж. Обладай госпожа Павелецкая звонким голосом запевалы детско-юношеского хора, мне бы нипочем не удалось выдать себя за нее. А вот эротичный хрипловатый шепот я сымитировала без труда. Плюс к тому, вспомнив любимое присловие Дашеньки, я пару раз мило назвала Илью Захаровича «дусей» (как сказал бы Макс Смеловский – «для пущей аутентичности»).
Тактика сработала! Консьерж не усомнился в том, что беседовал с Дарьей Михайловной. Моими трудами мы с Зямой получили алиби!
Совершив этот подвиг разведчика, я сказала себе, что теперь самое время тихо и незаметно удалиться.
– Как говорил персонаж Папанова из «Бриллиантовой руки»: «Сделаем усе без шума и пыли!» – одобрил мои планы повеселевший внутренний голос.
Спрятав в карман мобильник, я вышла из кабины, и в нее тут же заскочил какой-то суетливый юноша. Наверное, он очень удивился, увидев перед собой безнадежно мертвый телефонный автомат, потому что спустя пару секунд я вновь услышала позади себя хлопок тяжелой двери и призывный крик:
– Девушка, а, девушка! Как же вы говорили?!
– Молча! – не оглянувшись, гаркнула я, после чего удивление любознательного юноши достигло стадии частичного паралича.
Отойдя на пяток метров, я обернулась и увидела, что ротозей стоит как вкопанный, чешет в затылке и неотрывно смотрит мне вслед. Это мне совсем не понравилось. Хотелось ведь без шума и пыли...
– В чем дело? – грубо рявкнула я, не зная, как отделаться от приставалы. – Вам позвонить надо? А я тут при чем?
– Так ведь телефона нет! – обиделся он.
– А я вам его рожу?! – совсем озверела я.
Зря, конечно! Хамство наказуемо.
Сердито всплеснув руками, я забыла придерживать на бедре бутыль из-под «Ключевой»-поломойной.
