желание строго спросить свое отражение, где оно (вместе с оригиналом) было в ночь с понедельника на вторник. Кстати, узнать ответ на этот вопрос ему было бы небезынтересно. Из понедельника во вторник Ваня перешел нечувствительно, ибо вечер первого дня недели ознаменовался встречей старых друзей, встреча ознаменовалась пьянкой, пьянка – гулянкой... Короче, утром во вторник молодой, но перспективный следователь Красиков обнаружил себя на лавочке в центральном городском скверике с выразительным народным названием «Простигосподи». Компанию похмельному сотруднику органов внутренних дел составляли четыре товарища, из коих двое – в штатском, – обнявшись и растроганно глядя на рассветное небо, громко распевали нетрезвыми голосами «Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно», а еще двое – в форме – настойчиво просили певчую парочку пройти и предъявить. Лишь убедившись, что они имеют дело с коллегами, старшими по званию, парни в форме подобрели и даже развезли абстенентную троицу кого куда. Красикова вот под белы рученьки доставили в родной райотдел.
Поскольку Ваня не помнил своей ночной программы и сильно сомневался, что она включала какие- нибудь общественно полезные деяния, ему было мучительно больно за бесцельно пропитое время. Поэтому совестливый следователь не стал засиживаться в тихом служебном кабинете, а сделал над собой героическое усилие и под палящим солнцем отправился общаться с неким гражданином Кондрашкиным Эрастом Эммануиловичем, на затейливое имя которого в свое время был зарегистрирован пейджер номер 2486.
Эраста Эммануиловича, хозяина ЧП «Виртуоз», угораздило избрать своим жизненным поприщем изготовление эксклюзивной мебели. Следователь Красиков по этому поводу был к нему в претензии. Не то чтобы ему совсем уж не понравился спальный гарнитур «Три медведя», сработанный из неструганых сосновых бревен в смешанной технике папы Карло и Железного Дровосека. Просто очень нервировал визг циркулярной пилы, надрывающейся за закрытой дверью с табличкой «Цех № 1». Искомый гражданин Кондрашкин находился в этом самом цеху, поэтому измученный головной болью Красиков туда не пошел, вызвал хозяина предприятия с помощью менеджера.
Эраст Эммануилович не вышел, сославшись на занятость, но пригласил Ивана Ивановича к себе. С удовлетворением отметив, что виртуозное соло на пиле закончилось, следователь вошел в цех и нашел гражданина Кондрашкина за штабелем деревяшек, очень похожих на полуфабрикатные заготовки для классической деревенской околицы. Колоритный Эраст Эммануилович в долгополом полотняном фартуке дореволюционного дворника поверх коротких пляжных штанишек, топлесс и при тесемочке а-ля Андрей Рублев на длинных серых кудрях, сосредоточенно осматривал незавершенный шедевр деревянного зодчества. Шедевр имел классическую форму будки и подозрительно походил на дощатую дачную уборную. Сходство до крайности усугубляло сквозное отверстие в виде ромба, аккуратно прорезанное в щелястой двери. Однозначному восприятию конструкции мешало лишь расположение ее в пространстве: будка не стояла, а лежала на полу и в таком виде имела также большое и очень неприятное сходство с грубо сколоченной домовиной.
Пока Красиков озадаченно созерцал данное произведение виртуозов мебельного производства, Эраст Эммануилович Кондрашкин вытянул из кучи заготовок суковатую палку самого неуютного вида. Палка идеально подошла бы в качестве полезного аксессуара злой Бабе-яге с отчетливыми садомазохистскими наклонностями. В сочетании с неструганым сосновым гробиком эта страшненькая клюка запросто могла служить верительной грамотой кошмарного маньяка. Следователь Красиков подобрался и посмотрел на мастеровитого Кондрашкина подозрительным взглядом с прищуром.
– Вам нравится? – не без гордости спросил Эраст Эммануилович, неправильно расценив Ванино повышенное внимание к его незаурядному мебельному произведению. – Хотите заказать?
– Кого? – брякнул Красиков, не отрывая взгляда от сильно тревожащей его гробовидной будки.
– Такую прихожую? – Кондрашкин с легкостью человека, привыкшего ворочать тяжелые предметы, поднял будку, превратив ее в однодверный шкаф.
В такой позиции сооружение больше смахивало на мирный уличный сортир, но только до того момента, пока изобретательный Эраст Эммануилович не приладил к нему сбоку суковатую палку, оказавшуюся вешалкой. Стремительная трансформация отхожего места в прихожее заметно успокоила следователя Красикова. Заказывать в «Виртуозе» мебель он бы не рискнул, но и арестовывать Кондрашкина пока не стал. И даже почти дружелюбно спросил:
– Скажите, Эраст Эммануилович, вы пользуетесь пейджинговой связью?
– Ушам своим не верю! – Кондрашкин всплеснул руками, в одной из которых по-прежнему имелась бабки-ежкина клюка, и тренированный милицейский сотрудник вовремя пригнулся. – Никак, вы все-таки нашли мой пейджер? Надо же! И двух лет не прошло!
Красиков, как честный человек, комплимент сомнительной милицейской оперативности отклонил:
– Нет, пейджер ваш мы не нашли. А вы, стало быть, его потеряли?
– Потерял? Потерял?! – эмоциональный мебельщик снова взмахнул крючковатой вешалкой, настойчиво проверяя реакцию милицейского товарища. – Да я же еще в прошлом году заявление написал, что у меня его украли!
– Неужели? – обронил Ваня.
Этого оказалось достаточно, чтобы спровоцировать Эраста Эммануиловича на прочувствованную речь, из которой внимательно слушающий следователь узнал немало интересного, а именно: что Бедуинцев редкий ворюга, который тянет все, что плохо лежит, и даже то, что лежит хорошо, но в пределах досягаемости вороватых лап Бедуинцева. При этом, кто такой Бедуинцев, сказано не было, зато далее был озвучен приблизительный список стянутого неведомым Бедуинцевым у многострадальных Кондрашкиных за последний год. Это был перечень разнообразного народного добра на два десятка пунктов, из которых Ване особенно запомнились вышеупомянутый пейджер Эраста Эммануиловича, кашпо его жены, соковарка тещи, компьютерный журнал сына и трехколесный велосипед внука. Образ ворюги Бедуинцева, злоумышляющего против мирного семейства Кондрашкиных с эпическим размахом, в целом не прояснился, но детализировался. Красиков весьма ярко вообразил себе клептомана, густо увешанного разноплановыми предметами быта и уходящего от погони, организованной представителями ограбленной фамилии, на трехколесном велосипеде.
– Хотел бы я знать, когда вы положите этому предел? – вопросил потолочные балки разгневанный Эраст Эммануилович.
Балки не ответили, и гражданин Кондрашкин с вызовом посмотрел на представителя власти.
– А где мы должны его положить?
Ваня хотел прояснить географию распространения неутомимого ворюги Бедуинцева, но по выразительному взгляду, брошенному Кондрашкиным на гробовидный шкаф, понял, что вопрос прозвучал несколько двусмысленно, и поспешил уточнить:
– Где именно проживает гражданин Бедуинцев?
Кондрашкин с готовностью ответил на этот вопрос, убедился, что Ваня записал адресок его недруга в блокнотик, и заметно повеселел.
Уходящего по душу Бедуинцева следователя мебельщик проводил приветственным взмахом клюки, злорадной улыбкой и веселым посвистом, в котором без труда угадывались начальные такты традиционной бабки-ежкинской песни на слова: «Покатаюся, поваляюся, Ивашкиного мяса поевши!» Чувствовалось, что стоны измученного грядущими неприятностями Бедуинцева отзовутся в сердце правозащитника Эраста Эммануиловича сладкой музыкой.
20
Бедуинцев сидел на травке под старой неплодоносящей яблоней, размышляя глубоко и напряженно, как Исаак Ньютон. Перед ним стояла извечная дилемма, которую Ньютон в свое время обмозговать не удосужился: что стырить? Пододеяльник, опрометчиво вывешенный бабкой Кондрашкиной на просушку в общем дворе, или игрушечный грузовик, забытый в песочнице Кондрашкиным-внуком? Пододеяльник был новый, красивый и уже почти сухой. Пяток минут поутюжить, положить в новый пакетик – и можно нести старухам, которые с рук продают разное барахло у ворот Соломенного рынка.
