человека, взявшего в руки меч.
Старец повернулся и пошел по указанному пути. Отрок поплелся за ним следом. Оставалось одно – еще раз попробовать пройти, но уже в другие ворота. Очень не хотелось Велегасту раньше времени что-либо говорить о себе, он должен был дойти до князя, никому не открывшись, иначе ему грозила смертельная опасность. Так ему говорили боги. Но как это сделать, они не сказали, а сам старец не знал.
«Значит, придется рискнуть», – невесело подумал волхв.
Возложенное на него дело было для него важней собственной жизни. Все, что с ним должно было случиться, будет потом, когда он исполнит свой долг, свершит предначертанное. Тогда мир изменится, станет другим, а вместе с ним изменится все и, может быть, его судьба тоже. На это Велегаст очень рассчитывал.
Он оглянулся на унылого отрока и стал ему рассказывать историю таманских русов. Все, что когда-то ему поведал отец. Радим оживился, догнал старца и зашагал рядом, жадно впитывая слова. Так они и продолжили свой путь. Им долго пришлось обходить городскую стену, потом пробираться через толкотню у причалов. Наконец торговая площадь оглушила их разноязыким говором. Из-за повозок, груженных мешками с зерном, выглядывала крыша корчмы, рядом еще высились крыши каких-то построек с дымящимися трубами.
Запах вареного мяса и пшеничной похлебки невидимыми струйками разливался по торговой площади, стекал к причалам, пытался перевалить через городскую стену. Желудок невольно откликался на этот запах и начинал колотить по бесплотным мозгам, требуя должного к себе почтения. Отрок сглотнул слюну и оглянулся. Но старец непреклонно шел вперед. Цель его долгого пути была совсем рядом, все другое ему лишь мешало.
Пробравшись через лабиринт торговых палаток, телег и просто сваленных мешков, они наконец-то достигли северных ворот острога, которые выходили к торговой площади.
Здесь стража была чуть помягче. Лица воинов были вполне спокойные. Может быть, их уже прикормили золотом хитрые византийцы, а может, просто порастратили свой пыл на постоянно снующих мимо них заезжих гостей. Об этом можно было только гадать, но ошибаться уже нельзя было; в городе было только двое ворот, и третья попытка пройти просто исключалась.
Велегаст решительно двинулся вперед. Опять выставленное копье преградило ему путь. Правда, уже слышанный на восточных воротах вопрос здесь прозвучал вполне миролюбиво.
– Мне к князю с посланием, – спокойно ответил волхв.
– От кого послание? – невозмутимо продолжал свое дело стражник.
– Из Киева, – чувствуя какой-то скрытый подвох, нарочно невпопад отвечал Велегаст.
– Знаю я всех киевских гонцов, – насторожился воин. – От кого будешь, сказывай и печатку предъяви.
– От себя я, от себя! – левый глаз старца стал наливаться темнотой. – Дело у меня к князю важное.
– Какое важное? – не унимался бдительный страж. – Может, ты нам князя отравишь или в колодец яду сыпанешь?
– Какого яду?! – не выдержал Велегаст. – Ты что, не видишь, перед тобою служитель Перуна! Я волхв! – теперь и правый глаз изменился, наливаясь все сильней и сильней белым сиянием. – Видение мне было, что беда будет с князем. Слово несу я Божье, беду отвести.
На разговор подошел второй воин средних лет и чернявый:
– Волхв, говоришь, – заговорил он недобро. – Бедою, стало быть, грозишь нам?
«Черный», как его сразу же про себя назвал Велегаст, засмеялся каркающим смехом:
– Прогнали мы всех волхвов взашей, церковь у нас теперь есть. Так что нас теперь не напугаешь, и нашего князя тоже.
Он ткнул волхва тупым концом копья в грудь:
– Иди отсюда, старик, подобру-поздорову, а не то…
Воин замолк на полуслове и рука с копьем беспомощно повисла в воздухе. Глаза, не знавшие прежде страха, встретились с глазами Велегаста. Если правый глаз, даже сияющий слепящим белым светом, еще можно было принять за человеческий, то левый, черный, походил скорее на провал в бездну. То была не глянцевая чернота звериного глаза, а чернота сияющей тьмы, тьмы, испускающей невидимую страшную силу.
Стражник отпрянул назад и, перехватив копье в другую руку, торопливо закрестился.
– Чур меня, чур меня! – лепетали побелевшие губы.
– Волхвов, говоришь, изгнали, – синяя точка в сияющем правом глазу запрыгала в сумасшедшем танце гипноза, не давая стражнику отвести взгляд. – А гнева Божьего ты не боишься?! Стрел Перуновых, разящих отступников?!
Велегаст вытянул руку с растопыренными пальцами в сторону Черного:
– Отец небесный, великий Сварог, огнем священным…
Но тут вперед выскочил отрок и, стараясь не смотреть старцу в глаза, ухватил его за руку.
– Велегаст, не надо, я тебя прошу, – шептал он испуганно. – Нас так за колдунов сочтут, и еще хуже будет.
Волхв легонько ткнул Черного посохом в грудь. Тот послушно, как деревянная кукла, сел в дорожную пыль.
– Никогда не тыкай искепищем[8] старость, не твори на земле зло, и тебе зла не будет, помни законы Прави и в большом, и в малом, кто бы ты ни был, христосник несчастный.
Старец закончил поучать Черного и, взяв дрожащей рукой верного отрока, пошел прочь.
– Что ты так испугался, – заговорил он, когда они уже прошли торговую площадь в обратном направлении. – Подогрел бы я ему немного крестик нательный, только и всего.
Это была любимая шутка волхва; заставить человека самого снять обжигающий крест. Впрочем, сейчас ему было не до шуток. Он был почти растерян и подавлен тем, что не смог поладить с людьми, как того требовали законы Прави. Велегаст мог бы всех скрутить своей силой, задурманить словами, подчиняя своей воле, как это делали византийские проповедники. Но чем бы тогда он отличался от этих служителей тьмы? Он не мог войти в свой родной город, как тать, сея испуг и злобу к неведомой силе, он должен был найти путь к сердцам этих людей. Иначе все его дела и все его знания просто не имели смысла.
Велегаст торопливо шел обратной дорогой, не глядя по сторонам. Кровь все еще стучала в виски неостывшим гневом, но он уже лихорадочно искал всему объяснение. Да, он многие годы жил в священном бору, вдали от людей, и в Киеве последний раз был почти двадцать пять лет назад. Тогда все относились к нему с глубочайшим почтением. И потом, люди, приходившие к нему в священный бор, тоже всегда почитали его. Он настолько был уверен в силе богов, которым служил, что не считал нужным что-либо доказывать. Ему казалось, что люди, увидев, как он помогает им во всем, не станут больше никого слушать. Как он ошибался!
Теперь волхв отчетливо понимал, в чем была его слабость и в чем была сила византийской веры. Ее проповедники не знали смущения; их гнали – они приходили вновь, и так до тех пор, пока не находили в душе человека какую-нибудь слабину. Эти хитрые ловцы человеческих душ не гнушались ничем, ни перед чем не останавливались, расползаясь по земле, подобно страшной заразе. Их сила была в слабости людей, и они умножали эту слабость, давая слабым власть над сильными. Все, что требовало силы: будь то месть за убитого родича или гордость за великих предков, все сурово порицалось. Превозносилось только рабское и бездумное послушание их темному богу.
Велегаст остановился и повернул уже спокойное лицо к отроку, который с трудом поспевал за ним.
– Ключ, Перунов ключ нам поможет, – бросил он отрывисто и, полный решимости, снова быстро зашагал.
В такт его движениям утренний бриз развевал длинные пряди седых волос и белые одежды волхва. Он шел гордый и прямой, поглощенный думой о великих Светлых Богах, не заметив, что сам уже попался в сети темных сил и пристальное черное око отныне будет неотступно следить за ним и видеть каждый его шаг.
Весь разговор волхва со стражей не остался без внимания двух византийских купцов, словно нарочно
