коммунистами.
Штрассер посмотрел на товарища с удивлением.
– Ты называешь их предложение «заигрыванием»? Они предлагают нам союз и власть!
– Союз – это не власть… Это только половина власти, – поправил его Гитлер. – А в этом случае и того меньше. Уже один факт заключения союза между Германией и Россией означал бы неизбежность будущей войны, исход которой заранее предрешен. Такая война могла бы означать только конец Германии.
– Насчет союза ты, конечно, прав. Половина. Но прав и я. Сперва половина, а потом и вторая половина. За нами большая часть нации!
Гитлер поморщился, словно ребенок, выпивший касторку.
– Сталин лицемер. Нельзя заключать союз с лицемером. Предлагать нам такое, когда всего несколько месяцев назад, в июне, Советы продлили договор о ненападении и нейтралитете…
Остановив раскрытой ладонью слова, рвавшиеся с губ товарища, Штрассер продолжил без тени иронии или насмешки:
– Сталин и не станет нападать на Германию. Он просто поможет нам поднять и победоносно завершить восстание. Ему нужна лояльная, предсказуемая Германия. Если б ему хватило для этого коммунистов, можешь не сомневаться, он не обратился бы к нам. Но коммунистов меньше, чем нас, и мы нужны Сталину. Мы. Именно мы. Он прекрасно понимает, что за нами «Стальной шлем» и вообще весь «Харцбургский фронт». Коммунисты у него и так в кармане, а социалисты… Он не любит социалистов. И я его понимаю. Безрукие болтуны не нужны никому.
Штрассер закурил, и Гитлер помахал ладонью перед лицом – он не любил табачного дыма.
– Ты хочешь сказать, что у социалистов нет боевых отрядов, а у нас и коммунистов они есть?
Отто зеркальным движением тоже разогнал ладонью дым перед лицом.
– Это одно и то же. Наших с коммунистами общих сил вполне хватит, чтобы свалить правительство Брюинга.
– И что потом? – В голосе Гитлера прорезалась горечь. – Что потом? Мы оба знаем… Вернутся французы. А поляки и чехи, возможно, попробуют откусить кусочек с Востока…
Его голос дрогнул, рука непроизвольно дернулась, сжавшись в кулак.
– Ненавижу! Ненавижу их всех!
Товарищ взмахнул раскуренной папиросой.
– А вот чтобы этого не случилось, нам как раз и нужно пугало в виде Красной России.
Прищурив глаза, он посмотрел куда-то поверх головы Адольфа.
– Красный медведь за нашей спиной будет выглядеть чертовски убедительно. У них ужасная космическая станция…
Гитлер отрицательно покачал головой.
– Немцам нужна Европа, а мне – честный, законный захват власти. Через выборы. Через парламент. Потом… Потом все может быть по-другому. Но начало должно обязательно быть законным. А потом законы мы поправим. К тому же в Советском правительстве еврей на еврее, которых я ненавижу еще больше, чем поляков и французов!
– Париж стоит мессы…
– Так мог сказать только француз.
– Скорее разумный политик. Смотри на эти вещи шире.
– Я предпочту остаться неразумным. Честь арийца выше торгашеской выгоды!
Разговор иссяк.
За человеческими эмоциями громадной, необоримой силой вставала историческая необходимость.
Оба понимали неизбежность новой Большой войны в Европе, и решать, по существу, нужно было то, с кем в этой войне будет Германия. С Англией и Францией или с СССР.
Брюинг и его правительство решили это для себя и за всех немцев. Они хотели быть в Европе, хотя это автоматически делало немцев нацией второго сорта. Нацией людей беззащитных, обираемых контрибуциями, нацией дойных коров, кормящих своих врагов. Им не нужна была Великая Германия, не нужны новые земли.
Желание Гитлера расширить жизненное пространство немецкой нации все же объективно толкало его к союзу с Советами. Вместе с большевиками они могли разделить Польшу и Чехословакию.
Воюя же на стороне объединенной Европы против красных, Германия ничего не получала в случае победы Антанты и ничего вообще в случае её поражения. Коммунисты не забудут того, что национал- социалисты отказались разделить власть поровну.
Думать, думать, искать выход…
Или рискнуть?
Молчание прервал Штрассер.
– По крайней мере, мы можем начать переговоры.
Гитлер пожал плечами.
– А ты представляешь, что случится с партией, если хоть кто-нибудь узнает об этом?
– Представляю…
– И что?
– Я понял так, что большевики сами обеспечат нужный уровень секретности…
Германия. Окрестности Оберштайна
Октябрь 1930 года
…Федосей, оглянувшись, посмотрел, все ли в порядке, положил руки на приборную доску. Деготь, сидя рядом, задумчиво глядел в иллюминатор на обугленные кусты, на спекшуюся в стекло глину под ними. В стеклянной глине отражались габаритные огни космолета. По кривым и черным веткам быстро мелькнули лучи фар отъезжающей машины, и вокруг «Иосифа Сталина» снова растеклись немецкие сумерки. Стартовать можно было прямо сейчас, но надо дать водителю минут десять, чтобы отъехал подальше. Место тут, конечно, дикое, но тем не менее… Зачем лишние разговоры?
Снизу, через незакрытый люк, доносились неразборчивые слова – привязанные к креслам нижнего салона немцы о чем-то спорили. Ну и ладно. Их дело.
Владимир Иванович улыбнулся, вспомнив удивленные глаза, когда гости сообразили, на чем им придется лететь и кто их повезет. Это в один миг сняло то скучновато-скептическое выражение с лица того, что помоложе, и добавило туда же почтительного удивления. Приятно, черт побери, ощущать, что твоя слава – явление планетарного масштаба. Словно ты Мэри Пикфорд.
Пока хозяева пристегивали гостей к креслам и кратко инструктировали, те вертели головами по сторонам и улыбчиво кивали, когда их спрашивали, понятно ли. То ли радость была для них в этом полете, то ли удивление…
Пальцы быстро пробежались по приборной доске, готовя корабль к взлету.
Что ж… Пора. Федосей двинул вперед рукоять реостата, и корабль вздрогнул, принимая в камеру сгорания первую порцию топлива.
– Эй! Эй! Товарищи!
Кричали снизу, и голос принадлежал тому, что посубтильнее, с усиками щеточкой. Дёготь наклонился над люком.
– Слушаю вас…
– Скажите-ка, товарищи, а немцев вам приходилось уже возить на своем аппарате?
Пилоты переглянулись. Федосей покрутил пальцем у виска, благо пассажиры его не видели. Вот тебе и политические деятели. Везут чудаков к самому товарищу Сталину, а его такие мелочи интересуют.
– Да, пожалуй, нет, – улыбнувшись, отозвался Дёготь. Именно с его головой, видневшейся за обрезом люка, разговаривал немец.
– То есть мы первые?
– Похоже на то…
