– Тогда не могли бы вы подняться над Землей. Все-таки любопытно узнать, что чувствует человек на такой высоте.
«И стать первым немцем, поднявшимся в космос, – подумал Дёготь. – А этот тщеславен… Как его? Адольф?» Он наклонился в Федосею.
– Свозим?
– Как дети малые, право слово, – пробормотал Федосей по-русски, запуская двигатель. – Взрослые, вроде, люди. Партийные лидеры… К товарищу Сталину!
Пол под ногами завибрировал, и грохот двигателя проник за стальные стены кабины. Легкая дрожь пробежала по рядам огоньков на пульте, словно корабль вздохом откликнулся на нажатие кнопок. Поколебавшись, Малюков крутанул вентиль, добавляя кислорода – как немцы переносят невесомость, неизвестно, вот потом отмывать кабину не хотелось бы… А то бывали прецеденты.
– Доставим, – крикнул вниз Дёготь. – Только условие. Сидеть спокойно и без моей команды не вставать.
– Разумеется, – заголосили немцы. – Конечно!
«И второй не лучше», – подумал коминтерновец, а вслух сказал:
– Надеюсь на немецкую дисциплинированность… Подъем!
Двигатель взревел по-настоящему, в полную силу, реальность смешалась, придавливая людей прессом перегрузок.
Какое-то время пассажиры чувствовали себя вещами, забытыми в такси – наверху шла какая-то жизнь, пилоты обменивались неразборчивыми замечаниями, а по салону летал напряженный грохот, тяжесть наваливалась, вдавливая тела в мягкий плюш, но вскоре перегрузка сменилась легкостью. Дышать стало легче. С каждым вздохом новая сила входила в них, делая ум яснее, мысли – чётче.
Сверху из кабины управления плавно слетел один из русских. В том, как он это сделал, видна была привычка. На мгновение Адольф вспомнил детство и фигурки ангелов на рождественской ёлке. Может быть, летая над Землей, эти русские и впрямь стали похожи на ангелов? Летают и раздают кому что. Кто что заслужил. Кому – пряник, кому – розги, а кому и независимость и новые жизненные пространства… Лицо вон какое у него доброе…
Улыбаясь, пилот подлетел ближе и отстегнул ремни.
– Как вы?
В голове легкость. Тело почти не чувствуется.
– Нормально…
Гитлер тут же попробовал всплыть, но ухватился за подлокотники. Как-то не по себе…
– Может кружиться голова, подташнивать… Это нормально. Это бывает. На разных людей это действует по-разному.
– Но действует на всех?
– Да, на всех.
«На немцев – нет! – подумал Гитлер. – На кого угодно, но не на немцев! Мы рациональны и защищены от этого!»
Мысль мелькнула и пропала, потому что русский коммунист снял заслонки с иллюминатора. Адольфу захотелось зажмуриться, но он заставил себя смотреть.
Русский был прав.
Подействовало.
Слов не хватало, чтоб описать то, что с ним произошло в одну секунду. Он почувствовал себя гусеницей, превратившейся в бабочку, в полубога, в существо, которое сумело выйти за пределы, отпущенные природой для всех остальных.
Дотронувшись рукой до кресла, Гитлер подлетел ближе к иллюминатору.
«Вот оно, жизненное пространство… – подумал он. – Пространство для немцев… И русских!»
Земля, огромная планета, поворачивалась под ним. Как художник он не мог не оценить красоты, которая разворачивалась перед ним, а как бывший солдат не мог не понимать уязвимости этой красоты. Отсюда все казалось возможным, все было рядом – океаны, острова, враги и друзья… Ну, может быть, не друзья еще, но союзники. Выяснить одно, главное, и решиться… Он загадал и, оторвавшись от созерцания колыбели человечества, спросил:
– Скажите, товарищи… В создании этого аппарата принимали участие евреи?
Вопрос был глупым, неправильным, и Федосей хотел уж было недоуменно пожать плечами и отшутиться, но под взглядом немца передумал. Для того вопрос глупым не был. Для него он, возможно, был принципиальным… Все-таки, пожав плечами, Федосей ответил.
– Честь изобретения этого аппарата принадлежит одному немецкому и одному русскому ученому. А сделали его наши советские рабочие.
Деготь то ли одобрительно, то ли подтверждающе кивнул.
«Вот как хочешь, так и понимай».
Гитлер понял как надо… Даже неширокие плечи его как-то расправились, став шире.
– Я так и знал! Так и знал! Немец и русский… Германия и Россия…
Он попытался потрясти Федосееву руку, но вместо этого полетел по каюте. Федосей поймал гостя, усадил в кресло. Теперь вместе с краем Земли виден был и кусочек звездного неба с восходящей Луной.
– А до Луны, – неожиданно спросил немец, – до Луны вы можете добраться?
С небольшой заминкой Федосей спросил:
– Сегодня?
Немец взмахнул головой, и косая челка, словно приклеенная ко лбу, разлетелась.
– Нет, нет… В принципе?
Врать Федосей не хотел, но и всей правды говорить не собирался. Да как тут ответить честно? Сейчас им до Луны не добраться, а вот через пару недель… Вроде бы должны были решить советские ученые проблему металла для дюз.
– В принципе можно, только делать там нам пока нечего.
– Неужели не интересно? – спросил Штрассер, плавая около иллюминатора. Глаза его подозрительно блестели.
Сентиментальная нация, подумал Федосей, хотел, было, пошутить, но вспомнил, как сам в первый раз на орбите пел «Интернационал» сквозь слезы, и сдержался.
– Почему «не интересно»? Интересно. Просто пока у нас и на Земле забот хватает. Вон вокруг сколько несправедливости…
Он вспомнил, за чем их послали, и официальным голосом сказал:
– Так, товарищи… Поздравляю вас со званием первых немецких космонавтов! Этот факт зафиксирован в бортовом журнале. А теперь – на Землю. К товарищу Сталину!
СССР. Москва
Октябрь 1930 года
К удивлению гостей, не было тут никаких атрибутов власти – ни знамени, ни герба, ни парадного портрета, ни даже стола величиной с теннисный корт. То есть стол-то был, но обычный, за которым в лучшем случае с десяток человек разместится, друг другу не мешая.
Кроме стола стоял там ряд обитых бордовым плюшем стульев. Их было пять-семь штук, что сразу показывало, что круг собирающихся тут людей узок, а о том, что далеко не каждому приехавшему в Москву гостю оказывается честь побывать за этим столом, гости и сами догадывались.
Напротив двери тянулось широкое окно, за которым виднелись еще зеленые ветки парковых деревьев, а по другой стене тянулся ковер с замысловатым восточным узором.
Пропустив гостей вперед, Сталин зашел в комнату последним и прикрыл дверь. Поймав взгляд Штрассера, он с вопросительной интонацией произнес:
