на мгновение повис в воздухе, а затем прыгнул. Стоя на балконе Карселеса в рубашке, жилете и с тростью в руке, он наконец отдышался. Затем зажег спичку и подошел к двери. Это была простая, довольно обшарпанная деревянная дверь, закрытая на щеколду, которую без труда можно было отпереть снаружи. Прежде чем открыть, он заглянул внутрь: в квартире было темно.
Затаив дыхание, дон Хайме неслышно откинул крючок и вскоре оказался на крошечной кухне, в тесном закутке между плитой и раковиной. В окно струился бледный свет луны, и на столе он отчетливо разглядел кастрюли и остатки еды. Он чиркнул предпоследней спичкой, прикидывая, чем бы осветить кухню. Внезапно он, к своей величайшей радости, увидел на шкафу подсвечник и зажег свечу. Из-под его ног во все стороны прыснули тараканы.
Из кухни он проскользнул в маленький коридор. Со стен лоскутами свисали обои. Он собрался было отдернуть штору, загораживающую вход в комнату, как вдруг слева, из другой комнаты до него донесся какой-то странный звук. Он замер и прислушался, но тишину нарушало только его собственное взволнованное дыхание. Язык у него пересох и словно прилип к небу, в ушах звенело; все кругом было словно нереально, мир казался сном, от которого он с минуты на минуту мог очнуться. Он осторожно толкнул дверь.
Это была спальня. Агапито Карселес лежал на кровати. Еще сидя в экипаже, дон Хайме тщательно продумал, как начать разговор, однако он никак не мог предположить, какая сцена предстанет его округлившимся от ужаса глазам. Карселес лежал лицом вверх, совершенно голый, его руки были накрепко привязаны к кровати. Тело от груди до бедер являло собой сплошную кровоточащую рану. На залитом кровью матрасе валялась бритва, сверкнувшая при свете свечи. Карселес был жив. Заметив свет, он слегка повернул голову, не узнавая вошедшего, и с его распухших губ сорвался хриплый стон затравленного животного, глубокий, невразумительный, полный мольбы.
Дон Хайме не мог произнести ни слова. Машинально, словно в каком-то трансе, он сделал шаг к кровати и молча уставился на изуродованное тело своего приятеля. Тот, почувствовав чье-то присутствие, слабо шевельнулся.
— Нет… Умоляю вас… — забормотал он чуть слышно. По его щекам стекали слезы и капли крови. — Умоляю… Хватит, прошу вас… Это все… Я вам все сказал… Во имя милосердия… Нет… Хватит, ради бога!
Он закричал. Обезумевшие глаза несчастного смотрели на пламя свечи, из груди доносился предсмертный хрип. Дон Хайме прикоснулся к его лбу, пылавшему как огонь. От ужаса он едва произнес:
— Кто это сделал?
Карселес недоверчиво покосился на него, пытаясь понять, кто с ним говорит.
— Дьявол, — в отчаянии простонал он. В уголках рта показалась бурая пена. — Это были они… Дьявол.
— Где бумаги?
Карселес закатил глаза и всхлипнул:
— Заберите меня отсюда, прошу вас… Спасите меня от них… Я все сказал… Они у него, у Астарлоа… Я здесь ни при чем, клянусь вам… Сходите к нему, и он все подтвердит… Я хотел только… Я больше ничего не знаю… Клянусь вам, я больше ничего не знаю!
Услышав свое имя на устах умирающего, дон Хайме вздрогнул. Он не знал, кто истязал несчастного журналиста, но сомнений не оставалось: тот его выдал. Волосы на затылке маэстро встали дыбом. Нужно было немедленно…
Что-то шевельнулось у него за спиной. Угадывая чужое присутствие, дон Хайме быстро обернулся, и это спасло ему жизнь. Твердый предмет скользнул по голове и ударился в шею. Боль оглушила его, но, собрав все силы, он отпрыгнул в сторону, и в этот миг на него кинулась черная тень. Свеча выпала из рук, покатилась по полу и погасла.
Наталкиваясь в темноте на предметы, дон Хайме отступил назад. Где-то совсем рядом слышалось дыхание врага. Он крепче сжал в правой руке трость и обрушил ее в черноту, в то место, откуда, как он предполагал, на него надвигался неизвестный.
Если бы у него было время анализировать свои чувства, он бы с удивлением обнаружил, что в нем не осталось ни капли страха. Только железная уверенность: свою шкуру он продаст очень дорого. Ненависть придавала ему силы, и его напряженные, словно пружина, мускулы готовы были подчиниться единственному приказу: изувечить, разорвать, убить палача, который стоял перед ним в темноте. Он думал о Луисе де Аяле, о Карселесе, об Аделе де Отеро. Он готов был поклясться: с доном Хайме Астарлоа, учителем фехтования, никому не удастся обойтись так, как обошлись с этими несчастными.
В ту минуту он едва ли осознавал все это. Он замер, ожидая нового броска из темноты и инстинктивно приняв боевую позицию, в которой обычно начинал поединок.
— На меня! — бросил он вызов тьме.
Совсем рядом слышалось чье-то прерывистое дыхание, что-то задело кончик его трости. Затем трость крепко схватили, стараясь выдернуть ее у него из рук. Неожиданно послышался шорох, и дон Хайме тихо рассмеялся: клинок выскользнул из трости, служившей ему ножнами. Как раз на это маэстро и рассчитывал: противник сам обнажил против себя оружие, невольно указав место, где находился, и даже приблизительное расстояние. В этот миг учитель резко отвел руку назад, освободил клинок полностью и, согнув в колене правую ногу, вслепую нанес в темноту три укола. Третий укол пришелся во что-то плотное; послышался болезненный стон.
— На меня! — снова воскликнул дон Хайме и, выставив шпагу вперед, сделал выпад в сторону двери.
На пол с грохотом рухнул шкаф, что-то пролетело рядом с ним и вдребезги разбилось о стену. Затем безобидная внешняя часть трости ударила его по руке, не причинив, впрочем, особого вреда. Теперь враг притаился сзади.
— Держи его! — крикнул голос в двух шагах от дона Хайме. — Он уже в дверях!.. Он ранил меня шпагой!
Значит, убийца был всего лишь ранен. Узнал маэстро и нечто другое, чрезвычайно важное: убийца был не один. Нанося в темноту удар за ударом, дон Хайме добрался до двери. Он пробирался в сторону коридора.
— На меня!
Входная дверь, должно быть, находилась слева, в конце коридора, за занавеской, которую он заметил, пытаясь определить расположение комнат. Черный силуэт преградил ему путь, и что-то тяжелое врезалось в стену возле его головы. Дон Хайме пригнулся. Он продолжал двигаться вперед, держа шпагу перед собой. Где-то совсем рядом слышалось прерывистое дыхание. Внезапно невидимая рука схватила его за ворот рубашки. До него донесся острый запах пота; чьи-то сильные руки пытались обездвижить его, неведомый противник все яростнее давил ему на грудь. Дон Хайме задыхался от навалившейся на него тяжести. Он не мог воспользоваться шпагой, не отступив на некоторое расстояние. Наконец ему удалось освободить левую руку, и он нащупал во мраке чью-то небритую физиономию. Собрав убывающие силы, дон Хайме схватил противника за волосы и изо всех сил боднул его головой. Он почувствовал острую боль между бровями, от удара что-то хрустнуло. Горячая жидкость заливала ему лицо. Дон Хайме не знал, чья это была кровь, его или чужая; возможно, он сломал противнику нос. Теперь он снова был свободен. Он прижался спиной к стене и присел, описывая в воздухе шпагой широкие круги. Что-то с грохотом обрушилось на пол.
— На меня, мерзавцы!
Кто-то невидимый откликнулся на этот зов и устремился к нему. Маэстро почувствовал приближение противника всем своим существом; он слышал звук шагов и наносил вслепую укол за уколом, пока не вынудил убийцу отступить. Задыхаясь, он опять прислонился к стене, пытаясь собраться с силами. Он был измучен и не знал, сколько еще сумеет продержаться. Найти дверь в темноте было невозможно, но даже если бы он сумел сориентироваться, у него не хватило бы времени, чтобы нащупать ключ и повернуть его в замке прежде, чем на него вновь нападут. «Вот тебе и крышка, приятель», — сказал он себе, с тоской вглядываясь в окружающую его со всех сторон темноту. Умереть он не боялся; он лишь жалел, что умрет, так и не узнав правды.
Справа послышался шорох. Он ткнул шпагой в направлении источника звука, и клинок с силой налетел
