Эти рассуждения, могли бы показаться глубоким философствованием на мелком месте, если бы они не допускали языковую интерпретацию. Рассмотрим, например, следующую фразу, принадлежащую перу Н.Некрасова: 'Как женщину, он Родину любил…' и попробуем перевести ее на какой-нибудь язык, в котором аналог понятия 'Родина' контекстуально воспринимается через семантический спектр понятий, ассоциаций и даже аллитераций, связанных с мужеством и мужским началом. (С точки зрения большинства русских читателей, знакомых с языком Гейне и Шиллера лишь по фильмам серии 'Гитлер капут', примерно так обстоит дело в немецком языке: 'Фатерланд' носит явно маскулинный оттенок, не так ли?) Но тогда дословный перевод приобретает транссексуальную окраску, которой в исходном тексте не содержалось.
Дальнейший взгляд на контекстуальную неоднозначность, на эту 'эту маленькую частную проблемку, известную под названием Великой Проблемы Ауэрса' убеждает нас, что построенный пример отнюдь не носит казуистический характер. Невозможность дословного перевода следует из глубинных особенностей национальных культур: при всем желании невозможно корректно оттранслировать на русский язык английское 'настоящее совершенное время' – русские глаголы настоящего времени не могут иметь совершенного вида. Как убедительно показал Евгений Лукин[5] этот простой факт находит свое отражение во всех перипетиях многострадальной истории нашей Родины.
Итак, простенькая фраза из пяти слов: 'Как женщину, он Родину любил…' может потребовать при переводе на чужой язык серьезной работы по замене контекста. Причем это верно даже для тех стран и народов, которые столетиями активно торговали и успешно воевали друг с другом, вследствие чего культуры их развивались в непрерывном взаимодействии, и – как следует из общесистемных соображений – они должны были стать очень близкими.
Намного хуже обстоит дело, когда мы работаем с весьма далекой от нас культурой. Язык эскимосов практически не содержит абстрактных понятий – как перевести на эскимосский такой простой и формальный, легко транслирующийся в любую индоевропейскую культуру текст, как учебник тригонометрии? И наоборот, фраза 'идет снег' не передает и сотой доли семантического спектра исходного эскимосского выражения: народ, живущий на крайнем севере обитаемого мира, не знает абстрактного европейского 'снега вообще' и пользуется тремя сотнями букво- и словосочетаний, обозначающих разные снега в разных внешних условиях и внутренних состояниях.
2
Постепенно я пришел к выводу, что во всех практически значимых случаях речь идет о переводе не изолированного текста, но всей национальной культуры, о создании некоего 'эмулятора' этой культуры в своей. Как правило, эту задачу действительно решали построением проектора, то есть – сужением исходного семантического спектра: перевести – это выбрать из словаря какое-то значение 'по контексту', построить контекст подразумевает 'понять', а 'понять – значит упростить'.
С формальной точки зрения при переводе часть смысла всегда безвозвратно теряется – получается 'вообще снег' вместо одного из сотен совершенно конкретных 'снегов'-, другая же часть подменяется другим смыслом, может быть, и достаточно близким, но никоим образом не совпадающим (например, одно русское слово 'должен' используется для обозначения двух разных английских терминов – must и have to). И все это было бы просто и неинтересно, если бы не фигура переводчика. Переводчик принадлежит отдельной, не жизнеспособной вне его личности метакультуре, частными случаями (представлениями) которой являются обе транслируемые культуры. Кроме того, он способен привносить в текст новые смыслы. А это означает, что действительная часть информационного сопротивления может стать и отрицательной – перевод в таком случае будет не сужать, а расширять семантический спектр! Отражение обретет самостоятельную жизнь и привилегию 'отрабатывать' свою собственную судьбу.
Сколь бы редко ни происходили такие события, их значение ни в коем случае нельзя недооценивать. Собственно, только за счет таких 'чудес' мы вообще научились понимать чужие языки! В самом деле, 'расстояние' между культурами слишком велико, чтобы преодолеть его одним прыжком. Слова апеллируют к жизненным реалиям, а они – разные в разных культурах, и притом обычно не известно, насколько именно они разные. Проектор отбраковывает, как якобы бессмыслицу, такое количество составляющих исходного текста, что происходит потеря структурности: результирующий семантический спектр оказывается пустым.
Однако литературное чудо контекстуального перевода расширяет пространство культуры, добавляет ему новые измерения, создает 'ступеньку', новое 'разрешенное', то есть – заполненные смыслами семантическое состояние. И мало-помалу над пропастью 'мира без имен и названий', разделяющей две культуры, вырастает Мост.
3
Эта модель может быть интерпретирована в терминах радиоэлектроники. Взаимодействие культур носит 'полупроводниковый' характер: между оригиналом и переводом всегда зияет пропасть, преодолеть которую возможно (иначе мы вообще не понимали бы друг друга), но затруднительно. 'Контекстуальные переводы' играют ту же роль, что и примеси в полупроводниковом материале: они создают опорные площадки в пустоте, облегчая преодоление пропасти. Сколь бы малочисленными они ни были, именно этим площадкам (примесям чужой культуры в своей) мы обязаны 'транзисторным эффектом' – чудом информационной генерации при взаимодействии культур.[6]
В связи с вышеизложенным мы можем ввести формальную классификацию переводов.
Самым простым случаем является, несомненно, дословный перевод. Он всегда опирается на уже выполненную кем-то работу по строительству 'моста' и дает читателю возможность ознакомиться с замыслом иноязычного автора. Дословный перевод может быть выполнен лучше или хуже, но и в случае высшей квалификации переводчика он с неизбежностью упрощает оригинал. Огромное большинство всех существующих переводов относятся к дословным.
Контекстуальный перевод подразумевает построение действующей модели чужой культуры в недрах своей. По сути эта работа сводится к решению высшей задачи литературного творчества – созданию собственной Вселенной. Причем от переводчика требуется еще и удовлетворить многочисленным 'граничным условиям': его индивидуальная Вселенная должна допускать интерпретацию в рамках обеих транслируемых культур. М. Демурова описала некоторые общие правила построения контекстуального перевода – на частном случае Кэрролловской 'Алисы…', подчеркнув, что подобная работа требует десятков человеко-лет – по существу, целой жизни.[7]
Наконец, анагогический перевод является попыткой достичь похожих результатов более экономным образом. Здесь переводчик рассматривает оригинал как некоторый намек, отправную точку для написания своего собственного текста. В этом тексте присутствует и прежний авторский замысел, и соответствующая ему иная культура, но в упакованном ('компатифицированном') виде – символом, знаком, 'логотипом'. Для данного типа переводов в литературных кругах принято использовать термин 'пересказ', говорить о 'зависимом тексте' или – в среде любителей фантастики вообще и Роджера Желязны в частности – о 'тексте-Отражении'[8].
'День триффидов', а в несколько меньшей степени 'Экспедиция 'Тяготение' и 'Саргассы в космосе' относятся к анагогическим переводам.
'Снежный мост над пропастью' или магия абсолютных текстов.
