атомом), либо в 'зоне проводимости'. В металлах эти зоны перекрываются, почти все заряженные частицы могут участвовать в проводимости. В диэлектриках между зонами зияет пропасть, преодолеть которую для частицы почти невозможно – зона проводимости пуста. В полупроводниках она тоже пуста, но ширина пропасти (разница между энергиями валентных электронов и электронов проводимости) сравнительно невелика. Аналогичную модель мы можем построить и для взаимодействующих культур. При трансляционной проводимости почти все реалии одной культуры отражены и в другой. При трансляционной изоляции семантическая пропасть огромна, и текст, имеющий смысл в одной культуре, более чем бессмысленен в другой. Чаще всего встречается случай трансляционного барьера: семантическая пропасть существует, но достаточно узка. Здесь новые реалии, привнесенные в язык переводчиком (площадки в пустоте) дают возможность прочесть и понять текст, причем, понимание появляется у читающего, в результате 'астрального сотворчества, на границе той самой семантической пропасти' автора, переводчика и самого читателя. Как правило, конечно, семантический спектр перевода уже, нежели у оригинала. Но теоретически (и практически!) он может оказаться и шире. Тогда мы говорим, что взаимодействие культур привело к генерации новых смыслов: информационное сопротивление на границе между культурами стало отрицательным. По аналогии с моделью проводимости это можно назвать 'транзисторным эффектом'.
[7] Кроме 'Алисы…' к контекстуальным переводам могут быть отнесены работы А.Кистяковского по африканской мифологии (сборник 'Заколдованные леса': Спб, 1993) и по Вселенной Дж.Р.Р.Толкиена, хотя последний перевод не вполне 'доведен'.
[8] Возможно, одним из самых ярких примеров анагогического перевода является 'Волшебник Изумрудного города' А.Волкова.
[9] В одном из таких экспериментов коротенькая фраза 'С 'пепси' к новой жизни!' обернулась следующим ' жутким, додревним' заклинанием: 'шипучая вода поднимет ваших предков из их могил'.
[10] Пространство называется нормированным, если в нем может быть введен некоторый аналог 'расстояния'. То есть, мы переводим на формально-математический язык интуитивное ощущение 'близости' или 'удаленности' переводов друг от друга.
[11] При обилии слухов о проделанной подобной работе с ветхозаветными текстами приходится отметить, что результаты ее так и не были опубликованы.
[12] Одним из удачных примеров такого 'абсолютного перевода ' может служить работа В.Аксенова над 'Регтаймом' У.Доктороу. Автор романа, который читал по-русски свободно, совершенно явственно заявлял, что этот перевод намного ближе к оригиналу, чем английский текст. Ибо оригинал, разумеется, существует не на бумаге, но в воображаемом пространстве истинных текстов (в том же пространстве живет, по мнению А.Пушкина, и оригинал письма Татьяны к Онегину).
Сергей Переслегин, Елена Переслегина
Оружейники информационного мира
'Бойтесь старых домов,
Бойтесь тайных их чар,
Дом тем более жаден,
чем он более стар…'
К.Бальмонт
I
Бояться следует лишь того Бога, который называет себя единственным. Мысль человеческая ограничена во временах и пространствах и тем принуждена творить абсолюты.
Абсолюты образуют координатную сетку, упорядочивают мир, в котором живет сознание. Они связывают вещественное, зримое, конкретное.
Конкретен и зрим Господь, всеблагой и вечно пресуществующий, творящий нас по образу и подобию своему. Хоть бы кто объяснил, зачем это ему понадобилось? Вопрос вне системы абсолютов: сколько ни задавай, не слышат. Вещественна и зрима материя, вечная и неуничтожимая, как и Бог; в круговороте своих превращений создающая мысль и творящая чувство: и то, и другое ей чуждо уже потому, что она – вечная.
Включена в систему абсолютов окружающая нас Реальность – реинкарнация единого Бога, воплощение первичной материи. Ойкумена. Мир обитаемый. Мир существующий. Мир, обреченный существовать. Театральная сцена с классическим триединством пространства, времени, действия.
Три жука, плотно увешанные регалиями, называют Ойкуменой и считают единственно истинной реальностью свое собственное безвременье: незыблемый Звездный Круг с тремя его радиантами.
Они, конечно, выдуманы. Но как доказать? '…герои романов. Написанных и ненаписанных'. Никого уже не удивляет как бы нарочитая сюжетность европейской истории.
В судьбе каждого из смертных хватит материала на забавную повесть или небольшую трагедию.
'Что ж, каждый выбрал меру и житье,
Полсотни игр у смерти выиграв подряд…'
'…именно история нас погубит. Вряд ли части „спецназа' сумеют ограничить ее'. Неведомый автор страшной сказочки решил посмотреть, что будет, если бросить обыкновенных – слабых и уязвимых, вечно сомневающихся человеков, только и умеющих, что чуточку мыслить, немножко мечтать и осторожно любить-ненавидеть, в поток событий, стремительность которого лежит за пределами их скудного воображения. Жуткий эксперимент, достойный то ли Единственного Бога, то ли равнодушной материи.
Континент пылал. Войны стали страшнее, когда, умирая, обреченный чувствовал, что за смертью уже ничего не последует. Никогда. Мгновение игры подарило личности сознание своей исключительности – как раз за секунду, за час, за день до расплаты. Человек всегда был достаточно логичен, чтобы понять: его душа не нужна Богу, во всяком случае, не нужна такая, как она есть: с сомнениями, и страхами, и тягостными воспоминаниями, и бессмысленными надеждами, и повторами – 'кажется, что страдаем, а на самом деле невидимый Автор, морщась, вычеркивает целые главы жизни' – поэтому бессмертие – миф, даже если оно существует, и, кстати, ни один европеец не предложил позитивной концепции загробной жизни, хоть как-то выходящей за обывательские представления о молочных реках и ангелах, уныло пиликающих на антикварных струнных инструментах. На Западе бессмертие всегда воспринимается, как потеря индивидуальности. Потому что индивидуальность – это одна удивительная жизнь, одного уникального человека. Два полюса одной оси: смерть и антисмерть – страшное наказание, сразу и навсегда разрывающее связи человека и с теми, кого он любит, и с теми, кого он обречен ненавидеть, которое тоже лишает его личности. Собственно, уже греки считали: лучше быть рабом на земле, чем царем в царстве мертвых.
Слово 'никогда' – одно из магических понятий, ибо в нем заключен образ Вечности. Трагедия европейца в том, что значение этого потустороннего слова он неосознанно помнит каждый день его короткой жизни, обреченной нечто постичь, обозначить и умереть. Раньше времени встретившись с призраком смерти, сама жизнь превращается в призрак. Существование на грани небытия – плата за успехи бытия.
Иное дело – Восток, где цивилизация оказалась ориентированной не на изменения (иными словами, время и его производные), а на соответствие, закон, порядок, гармония – понятия, включенные в магическое слово 'Дао'. Взгляд европейца: на Востоке нет судьбы, нет смерти, нет истории. Так и для жителя Тибета трагедии Европы могут показаться хорошими, хотя и малоубедительными спектаклями.
Всемогущий творец подарил нам не только абсолютную смерть, не только картину мира, распахнутого в вечность, но еще и скорость смены картин. Он заставил реальность меняться по нескольку раз на глазах каждого поколения, причем переделке подвергались не только антураж, но и содержание жизни: восставали запрещенные чувства, прижился риск 'не успеть', 'не понять', 'не прожить', рушились незыблемые перспективы, объявлялись новые, неформальные логики.
Моду на сопричастность времени Господь отменил, раздав для профилактики сакральное абсолютное оружие – материализованную Смерть.
