повреждения, или царапин, которые свидетельствовали бы о том, что раму со штабелем перевернули с помощью автокара.
Чак ошеломленно уставился на Джона.
– Ты шутишь?
– В принципе, такое возможно, ведь так? Чак серьезно обдумал вопрос.
– Да. Да, возможно.
– Мог автокар подъехать с другой стороны штабеля, подсунуть вилку подъемника под раму и перевернуть ее?
Это предположение привело Чака в крайнее волнение.
– Ты действительно думаешь, что кто-то убил Джона?
– Не знаю. Но давай осмотрим рельсы.
Первый рельс был изогнут на концах, но это произошло при падении штабеля. Второй рельс, очевидно, находился наверху – судя по расположению болтов – и соответствовал первому. Значит, первые два рельса были верхними. Третий рельс...
– Постой, – сказал Джон. – А четвертый? У него тоже есть такой прогиб посередине?
Они проверили четвертый рельс. Он был прямым. Джон и Чак внимательно осмотрели нижнюю поверхность третьего рельса. В середине бруса они обнаружили заметный прогиб вверх и две царапины, явно оставленные вилкой подъемника.
– Давай-ка перенесем его на платформу. – Мужчины подняли рельс за концы и торопливо направились к погрузочной платформе. Положив рельс, они запрыгнули на нее. Чак бросился в помещение склада. Буквально через несколько секунд старый автокар с пыхтением выполз на свет дня, и Джон опустился на колени рядом с рельсом, внимательно следя за тем, как Чак медленно подводит автокар ближе.
Он остановил машину над самым изгибом в середине бруса. Левый зубец вилки коснулся одной царапины, правый немного не достал до второй.
Чак соскочил с автокара, чтобы взглянуть.
– Ну и что ты думаешь? – спросил Джон.
Чак взялся за правый зубец и легонько дернул его в сторону.
Он стал точно на вторую царапину. Все совпало до миллиметра.
Тихим голосом Чак произнес длинное непристойное ругательство, выражающее крайнюю степень удивления.
– Я позвоню в полицию, – сказал Джон.
11
Боб Хендерсон – симпатичный мужчина, чуть грузноватый, но старающийся сбросить лишний вес, – имел любимую жену и трех сыновей, тренировал бейсбольную команду Малой лиги и по воскресеньям ходил в церковь. Он одевался аккуратно, не курил, говорил внятно и неспешно. Другими словами, он ничем не напоминал следователя из отдела убийств. Традиционному образу соответствовала единственная черта: он настолько привык к своей работе, что, похоже, уже ничему не удивлялся.
– Да, – сказал он, глядя на длинный погнутый рельс. – Вполне возможно.
Хендерсон, Джон и Чак Кейтсман стояли на погрузочной платформе, рассматривая находку, сделанную Джоном и Чаком.
Хендерсон присел и еще раз внимательно взглянул на вмятину на рельсе, которую оставила – или могла оставить – вилка подъемника.
– Сколько людей работало на автокаре со дня несчастного случая? Пока мы будем называть это несчастным случаем, если вы не против.
Чак уже понял, к чему ведет следователь.
– Я, Джимми, возможно, Бадди Хендерсон поднялся на ноги.
– Иначе говоря, Со времени несчастного случая машину использовали регулярно. Чак горестно согласился:
– Да.
– И, полагаю, вы вывели автокар на платформу, чтобы посмотреть, совпадают ли зубцы подъемника с царапинами на рельсе?
Этот факт и Джону, и Чаку было особенно тяжело признать. Чак ответил:
– Да.
– Ладно, мы все равно снимем отпечатки пальцев, но вряд ли найдем что-нибудь. Если бы тогда мы знали то, что знаем сейчас...
– А как насчет заключения медицинского эксперта? – спросил Джон. – Разве он не обнаружил телесные повреждения, которые не вполне отвечали версии о несчастном случае?
– Мы проверим заключение еще раз. Но, помнится, медэксперт не пришел к определенному выводу. Ваш отец... извините, мне тяжело спрашивать об этом. Что-нибудь пропало из магазина после несчастного случая? Я хочу найти возможный мотив.
Чак отрицательно покачал головой:
– Мы не заметили никаких следов вторжения, и мы ведем строгий учет всех товаров.
– Никаких наличных денег не пропало?
– Сейф был в целости и сохранности.
– Так... а враги? Помогите мне. Кто мог желать смерти милому старому торговцу слесарно- водопроводным инструментарием – и почему?
– Ну... – сказал Джон. – Он был не просто торговцем. Он был также и бескомпромиссным... э-э... религиозным человеком.
– Какую религию он исповедовал?
– Христианин... фундаменталист. Он был активистом движения против абортов и, возможно, завел себе врагов в противном лагере.
О, черт. Это прозвучало страшно глупо, о чем свидетельствовало и выражение лица Хендерсона.
– Это что, настолько необычно?
– Ну... – В конце концов Джон потряс головой. – Да, в самом деле, это неубедительно.
– Да, неубедительно. – Хендерсон взглянул на часы. – Ладно... Я снова открою дело. Но проделайте для меня небольшую домашнюю работу, идет? Подумайте, поройтесь в памяти, поспрашивайте вокруг, найдите человека, который знает что-нибудь, способное пролить свет на эту историю. Сейчас у нас нет подозреваемого, нет даже предположений относительно возможной личности подозреваемого, нет мотива, практически нет ничего. Покажите мне, в каком направлении двигаться. Дайте мне точку опоры. Неважно какую. А сейчас мне пора идти.
– Спасибо.
– Не стоит благодарности. Не трогайте автокар. Я пришлю сюда кого-нибудь.
С этими словами он удалился, и Джон почему-то почувствовал себя обойденным вниманием, незамеченным...
...Забытый... брошенный. Уже днем, сидя за компьютером и редактируя сценарий пятичасового выпуска, Джон все еще продолжал размышлять обо всем этом, снова и снова прокручивая в уме одни и те же неотвязные мысли. Интересно, так ли чувствует себя официантка Рэйчел Франклин?
– Джон?
Ну надо же, чтобы в этот момент подошла именно Тина Лыоис.
– Да, Тина. В чем дело?
Тина решительно пододвинула кресло и устроилась на нем в элегантной позе.
– Джон, сюжет о твоем отце обсуждался на утренней летучке, и я считаю нужным поговорить с тобой.
«Уж кто-кто, а ты-то...» – ощетинился Джон внутренне.
– И что с моим отцом?
Сейчас Тина держалась довольно мягко. Это было абсолютно на нее не похоже.
– Все мы знаем, тебе пришлось трудно, и, конечно, решение, принятое нами в работе над сюжетом о митинге губернатора, было... В общем, это было неудачное решение. Я признаю это. Извини.
Джон сохранил дружелюбный вид, но не поверил ни единому ее слову, и его мало волновало все
