Филипп Денежкин.
— Это очень жалко, — посочувствовал Маврикий, — но что поделаешь…
Больше Маврикий не стал спрашивать. Ему хотелось сейчас помчаться в Дымовку и узнать, жива ли бабушка Дарья. А старик сам сказал:
— Старуха у него, Дарья Семеновна, такая мастерица чучела чучелить, что в разные города их развозят и хорошие деньги платят. Славно они живут. В достатке.
Далее Маврикий не слушал старика. Лучшего уже не скажешь. Он смотрел на дымы Дымовки и на светлое, освещенное закатом облачко над ней. Неужели бабушка и дедушка все еще заботятся о нем? Как это невероятно, зато как прекрасно, если бы хоть на одну минуточку он мог вернуться в те дни, когда дедушка с бабушкой сидели на облачке и помогали ему жить на земле.
Глаза не ноги, им и далекое близким кажется. Казалось, что до Дымовки версты три, а оказалось полных семь. Ясный день и чистый воздух скрадывали расстояние.
Удача дарила Маврикия до изумления щедро. Подходя к Дымовке, он встретил девушку в шубке, отороченной заячьим мехом, и невольно посмотрел на нее и задержался на считанные секунды. Шубка, отделанная заячьим мехом, живо напомнила Соню и масленичное катанье.
Остановилась и девушка. Будто и ей он кого-то напомнил. Остановившись, она как-то не по-девичьи быстро разглядела его лицо и беззвучно прошевелила губами:
— Мавруша…
А потом, когда он пошагал дальше к деревне, она крикнула:
— Не из Мильвы ли вы случаем?
Маврикий, вздрогнув, остановился и повернул лицо к незнакомой девушке. Кто его может знать здесь? Еще этого не хватало. А девушка, просияв, подбежала к нему и, взвизгнув, схватила за руку:
— Братец… Ей-богу, право, ты мой сродный братец… А я твоя сродная сестрица Дуня Кукуева.
На небе опять стояло золотистое облачко. И Маврик опять улыбнулся ему и сказал:
— Как же ты меня могла узнать, Дунечка?
— А у нас, Мавруша, вы все под стеклом… И ты, и тетечка Катечка, и бабушкина старшая сестра, твоя бабушка в гробу… Все, все… А ты так даже на трех карточках. Как ты покрасивел против них…
— Дома ли, Дунечка, дедушка с бабушкой?
— Да где же и быть, Мавруша, в эту пору. Ты прямо к пирогам…
— А почему ты, Дуня, не спрашиваешь, как я и откуда… И зачем…
— Да я и так чувствоваю… В Мильве, сказывают, живьем в могилы закапывают… Ну да ты не больно об этом. У нас в Дымовке тоже всякие злыдни есть.
Они подошли к воротам. Миновали темноватый крытый двор и очутились в добротной пятистенной избе.
— Ково я, бабушка, привела… Не падай только с лавки.
А Дарья Семеновна еще в окно разглядела и узнала Маврикия.
— Да кто же это такой может быть? — явно притворялась она. — Был у меня кудрявый сродственничек, так он ведь вот эконький был, а этот смотри какой Еруслан Лазаревич, — явно льстила старуха. — Дунюшка, подай-кося дедовы сильные очки…
Дунечка только по полу не каталась от смеха, побежала за очками, а Дарья Семеновна, не дожидаясь, обняла Маврикия и запричитала:
— Ягодка ты моя, виноградинка-ненаглядинка… Зашеинская кровушка, дедушкина головушка, бабушкины глаза, — повторяла она до слез знакомые слова.
И Маврикий, подрывник, шестнадцатилетний парень, бесстрашно прошедший длинный путь по дремучей парме от мильвенского берега, вдруг пустил слезу, приникнув к Дарье Семеновне.
Дарья Семеновна, гладя его по спине, спросила:
— Живы ли ваши-то там?..
— Живы, бабушка Дарья… Все живы. Ты не обращай внимания… Я опять немножечко стал хлипким… Это пройдет, — говорил он, утирая рукой слезы.
— Пройдет, Маврушенька, пройдет… А не пройдет, так мы с дедом прогоним. Вон он, легкий на помине.
Дуняша, по всей видимости, предупредила старика Кукуева, и он, не замечая ни красных глаз Маврикия, ни самого его:
— Дарья, что это такое делается?.. Следы. Незнакомые следы у ворот и от ворот к сеням. Для зайца великоваты. Для лося мелковаты, а для нежданного-негаданного внука в самый раз.
И снова тепло и ласка. А на столе веселый начищенный медный самовар. У стола хлопочет бабушка Дарья. За эти годы она, постарев, так стала походить на родную бабушку Екатерину Семеновну, что будто и в самом деле вернулось неворотимо ушедшее.
Подробности и частности нередко действуют на нас сильнее «общностей» и «главностей». Талабанки были такими же, как в дедушкином доме. А потом рыбный глухой пирог с двумя продухами в верхней корке. Он — точный бабушкин пирог. И вкус и запах.
Ах, тетя Катя, тетя Катя, спасибо тебе за Дымовку: здесь живут такие родные, такие близкие, может быть, самые близкие из всех родных люди.
В лесных местах верхнего Прикамья нередки светлые, теплые, просторные избы с высокими потолками. Лесу здесь — тьма, дров тоже. Такими были избы в Дымовке, и такой была ухоженная кукуевская изба. Василий Адрианович Кукуев, бывая в городах, начинил свою избу городским обзаведением. В избе, кроме обычных лавок, сомкнутых под прямым углом, были стулья, широкий диван со спинкой, на котором спала Дуняша, железная кровать со светлыми маковками, горка для посуды, застекленная с трех сторон, комод с зеркалом, шкаф для белья и одежи… Так что изба хоть и называлась избой, а походила она больше на мильвенское жилье мастерового. И главное — просторно. Чистота. Ни пылинки, ни соринки. Через холодные сенцы можно было попасть в теплый прируб. Это мастерская. Ружья, лыжи, ловушки, капканы, охотничья и рыболовная снасть… Особо старухин большой верстак, где она «чучелит чучела». Их тут не мало. До трех десятков. Филины, сороки, зайцы, белки, ежи, глухари… Теперь Дарья Семеновна оставила свое мастерство. Не ходкий товар. Не до чучелов людям, когда, того гляди, как бы самому не стать чьим-нибудь чучелом.
У Кукуевых был сын Андрей. Неотделенный. Жил с отцом и матерью. Погиб на войне. Осталась жена. Василиса. Не Прекрасная, как говорит Дарья Семеновна, а красоты не частой.
— Сбежала, — сообщает Маврикию бабушка Дарья и показывает фотографический снимок снохи, красавицы Василисы. — Сбежала с заезжим пароходным машинистом. Не виню. И то, что Дуняшу на деда с бабкой бросила, тоже не виню. Каково бы ей, пташке, по пароходным каютам маяться, а тут Дуняшка в родном гнезде. В неге.
Внимательно рассматривает Маврикий фотографические снимки, собранные под стеклом в большой раме, повешенной справа от божницы. Это коренная кукуевская родня. А справа в такой же, но чуть поменьше раме родня по сестрам Дарьи Семеновны и по братьям Василия Адриановича. Много тут дорогих Маврику лиц. Тетя Катя, бабушка, дедушка, мать, сестра Ириша, тетя Лара и ее три дочери, дядя Леша и опять три дочери… Ну прямо почти как в старом дедушкином доме.
Маврикий скоро освоился в Дымовке. Нашлись занятия и знакомые. Он и внешне стал походить на дымовских ребят. В желтом полушубке с шерстяной опояской, в заячьей с длинными-предлинными ушами шапке, в серых легких валенках, Маврикий выглядел совсем здешним. И если, не приведи господь, мильвенская орда пойдет через Дымовку, Мавруша в глаза не бросится. А пока да что — парма велика, дорог по ней нет, а лыжи куда хочешь уведут.
Кукуевы, кроме Дунечки, знали, что произошло с Маврикием в Мильве. Пришлось только обойти взрыв стены. Зачем им знать об этом. Василий Адрианович Кукуев, поразмыслив о положении дел, сразу предложил перебраться ему и Мавруше на Дальний ток, в охотничье зимовье. Там и самому черту не легко найти зимовщиков.
— Зачем от добра худа искать, — увещевал он. — Пока снега мелкие, и корову перегоним туда и лошадь спасем.
