фамилии.
И все-таки нашлись в селе люди, которые вспомнили фамилию Марийки, а заодно и историю ее неудавшейся жизни.
Не было такой девушки в селе, которая б прошла мимо Игната Бела?я, не потупив глаза и не зардевшись ярким румянцем. А он шел, высокий, немного грузноватый, шел и добродушно посмеивался, не замечая, как загораются жаркие костры на щеках сельских девчат. А если какая-нибудь, самая бойкая, приглашала в кино или в клуб на танцы, степенно благодарил и обещал пойти в следующий раз.
Все стало понятно, когда он к досаде многих матерей, включая и его мать, привез в дом невесту из соседней Хотяновки — маленькую, задумчивую Марийку, тихую и незаметную. И хотя все считали, что она не пара Игнату, жили они счастливо и дружно. Игнат успевал и в школу сходить, где он преподавал в старших классах, и по дому все сделать. А вечером выходил в сад, брал свою молодую жену на руки и носил.
Марийка светилась какой-то елейной радостью, осторожно прижимаясь к могучей широкой груди и все еще не веря в свое счастье. Она никак не могла понять, почему Игнат полюбил ее, а не кого-нибудь из тех девчат-красавиц, первых певуний, которые есть в каждом селе. Сама же, будучи по характеру застенчивой и слабовольной, считала любовь Игната большим и незаслуженным счастьем. Поэтому боготворила его как могла.
«Игнат сказал», «Игнат сделает», «Как Игнат скажет», «Посоветуюсь с Игнатом», — отвечала она на любое предложение, на любой вопрос, заранее считая решение Игната наиболее правильным.
И когда Игнат пришел и сказал, что вещи собирать не надо, что они никуда не поедут из села и не такие уж немцы страшные, как о них рассказывают, она не возражала. Если говорить правду, она даже обрадовалась, что не придется расставаться с большим уютным домом, с хозяйством и десятками тех мелких предметов, которые незаметны в обыденной жизни и с которыми тем не менее жалко расставаться. Если бы знала Мария, какое горе ожидает ее...
Как только в село вошли немцы, два мотоциклиста подкатили к дому Белая. Напрасно Игнат притворялся простаком, утверждая, что он беспартийный, простой колхозник. Видно, кто-то уже успел донести. Немцы увели Игната. А через несколько дней, так ничего и не добившись от него, повесили на площади, прицепив на грудь табличку «Партизан».
Марийка на площадь не ходила. Не пустили соседи. Ее отвели к бабке Горпине, так она и сидела там. День, другой, третий. Не плакала. Смотрела в одну точку в угол на большой кованый сундук и молчала. Горе обрушилось неожиданно, лишив возможности рассуждать. Марийка никак не могла поверить, что большого добродушного Игната больше нет. Нет ее Игната, ласкового, все знающего, все умеющего, для которого не было никаких трудностей. И все-таки Игната не стало. А вместе с ним рухнуло привычное представление о мире. Мира, в котором она жила до сих пор, больше не было, потому что он, собственно, весь вмещался в великане-блондине с руками крестьянина и умными глазами учителя.
— С ума, никак, сошла девка, — решила бабка Горпина. — А если еще не сошла, то непременно сойдет.
И нашла бабка лекарство, которое, по ее мнению, могло спасти от горя.
— Выпей рюмочку, Мария, может, легче станет.
— Спасибо, не хочу. Да и не пила я никогда раньше. Не могу.
— А ты выпей. За упокой души выпей. Так надо. Чтобы ему в земле легче лежалось.
Выпила Марийка рюмочку самогона, скривилась и заплакала, забилась в истерике. Горе стало каким-то не таким большим. Слабость разлилась по телу и тепло. Выпила еще рюмочку, и еще спокойнее стало. Все такое безразличное нет ни счастья, ни горя, только слабость и тепло, да еще лампа кружится. И чего она кружится, не поймешь. Даже смешно. Нет чтобы на столе стоять, она все по хате кружится.
Так и пошло. Первое время бабка Горпина уговаривала, от горя лечила. А потом втянулась, сама просить стала. Дальше — больше. Другие встречали горе грудью. Боролись, ненавидели, мстили. А она не вынесла его тяжести, надломилась, не смогла распрямиться. И кружила по хате лампа, и в такт ей притоптывала неуверенной ногой пьяненькая Марийка.
Вот уже и война прошла.
— Мария, хватит водку пить, пора делом заниматься, в хозяйстве каждые руки нужны, — говорили ей.
— А для кого мне работать, для кого стараться? Да и зачем? Заходите лучше в гости, выпьем, поговорим.
День-два поработает, а потом пьет неделями, в поле не видно. Сначала жалели. Потом стали презирать. И все равно кто-нибудь сжалится, поднесет шкалик. А ей больше и не нужно. Постепенно перестали называть по фамилии, а все Марийка да Марийка. Так и пошло — Марийка-пьянычка.
Если эта история в какой-то мере давала объяснение моральному падению Марии Белай, то большой ясности в дело она не внесла. Скорее наоборот. Такой человек, как Мария, никому зла причинить не мог, никому не мешал, и тем более непонятной становилась жестокость, с которой расправились с ней.
Осмотр места происшествия ничего особенного не дал. К месту, где горела Белай, сбежалось много людей, они затоптали почти все следы. Удалось найти только свежий окурок, да еще недалеко на дороге был виден четкий отпечаток велосипедного колеса. Мы посоветовались, что с ним делать. Решили на всякий случай закрепить. Сделали гипсовый отпечаток, сфотографировали. А дальше?
Но когда мы пришли в кабинет председателя сельсовета, выяснилось, что дальше есть что делать.
Пока я и Николай осматривали место происшествия и составляли протокол, Виктор и Таран установили, кто первый заметил, как горит Марийка. Тут же, возле здания, на скамеечке сидела девушка, которая первая видела, как все началось.
Было около двенадцати часов дня. Солнце стояло высоко в зените и немилосердно жгло. Катя Пилипенко вместе с другими женщинами работала на огородах. Она как раз ожидала свою подругу, поэтому часто посматривала на дорогу. На дороге появился велосипедист. Может, почтальон почту везет? Нет, вроде не почтальон. Самого хорошо видно, а кто — узнать нельзя. Велосипедист остановился, положил велосипед, а сам над чем-то наклонился. Потом сел на велосипед и быстро поехал в село. Не успел он отъехать и десяти метров, как над тем местом, где он остановился, взвилось пламя.
— Ой, лыхо! Девчата, хлеб горит! — крикнула Катя подругам. Все бросили работу и побежали к огню. Вскоре они увидели, что горит женщина. Охваченная огнем, она пыталась приподняться, но тут факелом вспыхнули волосы, и она рухнула на землю. Когда к ней подбежали, она уже была мертва. Это была Мария Белай.
Итак, был неизвестный велосипедист, был след, оставленный его велосипедом, и окурок, по всей вероятности, оставленный тоже им. Для начала этого было достаточно. Оставалось отыскать велосипедиста. Каждый из нас поделился своими соображениями. Предложения, одобренные всеми, включались в план действий. Постепенно белый листок бумаги покрылся рядами однообразных полосок, которые отличались порядковыми номерами.
В селе около 500 велосипедистов. Не проверять же всех подряд! Надо искать человека, которому Белай причинила или могла причинить какую-нибудь неприятность. Одновременно мы пытались собрать сведения о преступнике.
Решили обойти все дома, которые находились вблизи места убийства. В двух крайних, расположенных на самой околице, никого из взрослых не было, все ушли на работу. В третьем мы застали дома Оксану Хораль. Николай стал расспрашивать ее, кто проезжал мимо дома в двенадцать часов дня, то есть тогда, когда совершилось преступление. Оксана совершенно спокойно заявила, что примерно в это время мимо нее проехал Иван Хоменко. Ехал он на велосипеде с поля в село.
Показания Оксаны были настолько важны, что сразу даже не верилось. Но Оксана твердо стояла на своем. Нет, она не ошиблась: мимо проехал дядько Иван.
Когда мы вернулись в сельсовет, нас уже ожидал Виктор.
— Ребята, могу вам доложить. У Марийки был только один враг, который имел основания ей мстить. В свое время она сожгла ему сарай. Напилась пьяная и с папиросой легла на сено. Тогда сгорели корова, свинья и поросенок. Теперь он ответил ей тем же. Его зовут...
— Спокойно, Витя. Не надо паники, только не падай. Его зовут Иван Хоменко. Да?
— Так вы уже знаете? А я думал вас удивить. Но все-таки, доложу вам, фигура колоритная. Бывший
