— Да, мэм… Прошу прощения…
— Вы спросили меня об Октавии. Я стараюсь удовлетворить ваше любопытство. — Она не скрывала своего раздражения. — Октавия была очень привлекательной, за ней ухаживали многие, но она никому не отвечала взаимностью. Я думаю, что, проводя расследование в этом направлении, вы скорее всего зайдете в тупик.
— Полагаю, вы совершенно правы. А мистер Хэслетт погиб в Крыму?
— Капитан Хэслетт? Да. — Она помолчала в нерешительности, глядя куда-то вдаль. — Мистер Монк!
— Да, мэм?
— Мне пришло в голову, что некоторые люди… некоторые мужчины… имеют весьма странное представление о том, как себя обычно ведут вдовы… — Ромола явно испытывала неловкость и не находила слов, чтобы выразить свою мысль.
— В самом деле, — подбодрил ее Монк.
Налетевший порыв ветра сбил набок ее шляпку, но Ромола этого даже не заметила. Монку вдруг пришло в голову, что она, возможно, пытается сказать то, чему научил ее сэр Бэзил.
Две маленьких девочки в платьицах с оборочками прошли мимо, ведомые гувернанткой, которая держалась подчеркнуто прямо, вышагивая, как солдат на плацу.
— Быть может, кто-то из слуг… мужчина, разумеется… тешил себя такой… такой нелепой идеей, забыв о приличиях…
Они почти остановились. Ромола ковыряла гравий острием зонтика.
— Если так… то, получив отпор, он мог взбеситься… я имею в виду, обезуметь…
Она замолчала с несчастным видом, по-прежнему не глядя на Монка.
— Среди ночи? — с сомнением переспросил он. — Как же нужно было обнаглеть, чтобы проникнуть к ней в спальню со столь неблаговидной целью!
Щеки Ромолы порозовели.
— И все же кто-то это сделал, — твердо сказала она, не отрывая глаз от гравийной дорожки под ногами. — Я знаю, это может показаться нелепым. Не будь Октавия мертва, я бы сама подняла себя на смех.
— Вы правы, — нехотя согласился Монк. — Или же она узнала об одном из слуг нечто такое, что, выплыви это на свет, он лишился бы места.
Она смотрела на него, широко раскрыв глаза.
— О… да, я полагаю, что и это… возможно. Но что это за тайна? Вы имеете в виду что-то недостойное, безнравственное? И каким образом Тави могла все это обнаружить?
— Не знаю. Нет ли у вас каких-либо соображений, где она побывала в тот день? — Монк снова двинулся по дорожке, и Ромола пошла рядом.
— Нет, даже представить не могу. Она почти не разговаривала с нами в тот вечер, если не считать этого глупого спора за столом.
— А о чем был спор?
— Ничего конкретного, немного повздорили, дали волю нервам. — Ромола глядела прямо перед собой. — О том, куда она ходила, даже просто о чем-то необычном не было сказано ни слова.
— Благодарю вас, миссис Мюидор. Вы были весьма любезны, согласившись со мной побеседовать.
Монк остановился, и она тоже, явно испытывая облегчение при мысли, что неприятный разговор скоро закончится.
— Я бы очень хотела помочь вам, мистер Монк, — сказала Ромола, и лицо ее стало печальным. В глазах уже не было ни страха, ни тревоги — одна лишь скорбь. — Если я что-нибудь вспомню…
— Сообщите мне. Или мистеру Ивэну. Всего доброго, мэм.
— Всего доброго. — Она повернулась и пошла прочь. Но отойдя ярдов на десять-пятнадцать, обернулась — просто убедиться, что Монк уже сошел с гравийной дорожки и направляется в сторону Пиккадилли.
Монк знал, что Киприан находится в клубе, но не хотел просить разрешения войти и побеседовать с ним. Слишком легко было получить отказ и пережить жгучее унижение. Поэтому Монк решил подождать на мостовой и заодно обдумать вопросы, которые он собирался задать Киприану.
Он прогуливался перед зданием уже минут пятнадцать, когда мимо него, направляясь к Хав-Мун- стрит, прошли два человека. Что-то в походке одного из них показалось Монку настолько знакомым, что он невольно устремился за ними, но, пройдя с полдюжины шагов, опомнился и остановился. Он понял, что не знает этих людей, просто на секунду облик одного из них напомнил Монку какого-то близкого, а ныне забытого человека. И в этот миг в нем смешались надежда, печаль и острое предчувствие беды.
Еще минут тридцать Монк стоял на ветру и пытался восстановить в памяти столь стремительно промелькнувший образ: аристократическое красивое лицо старика лет шестидесяти. Почему-то Монк был уверен, что изъясняется этот человек легко, культурно, даже несколько вычурно; он знал, что именно этот голос некогда направлял его в жизни. Монк подражал этому человеку во всем: копировал его манеру одеваться, вести себя, перенимал даже его интонации, мало-помалу избавляясь от тягучего нортумберлендского акцента.
Но внезапно эти выхваченные было из мрака фрагменты воспоминаний вновь рассыпались, оставив Монку лишь чувство невосполнимой потери и какого-то неисполненного долга.
Так он и стоял в нерешительности, когда на крыльце клуба появился Киприан Мюидор. Он сбежал по ступеням и заметил Монка только в последний момент, едва с ним не столкнувшись.
— О… мистер Монк? — Киприан остановился. — Вы меня ждете?
Монк заставил себя вернуться к действительности.
— Да… С вашего позволения, сэр.
Киприан встревожился:
— Вы что-нибудь… что-нибудь обнаружили?
— Heт, сэр. Я только хотел задать несколько вопросов, касающихся вашей семьи.
— О… — Киприан двинулся в сторону парка, и Монк был вынужден последовать за ним. Выглядел Киприан безукоризненно, и лишь преобладание темных тонов в костюме напоминало о том, что он носит траур по сестре. — А что, дома этого нельзя было сделать? — осведомился он, нахмурившись.
— Я только что говорил с миссис Мюидор, сэр. В Грин-парке.
Киприан, казалось, был удивлен таким известием, даже слегка растерян.
— Сомневаюсь, чтобы вы могли услышать от нее что-нибудь существенное. Что вы, собственно, желаете узнать?
Монк был вынужден прибавить шагу.
— Давно ли проживает в доме вашего отца миссис Сандеман?
Киприан чуть поморщился, на лицо его набежала тень.
— С тех пор, как умер ее муж, — довольно резко ответил он.
Монку приходилось лавировать, то и дело обходя медлительных или встречных пешеходов.
— Она в близких отношениях с вашим отцом? — Монк знал ответ заранее; он не забыл неприязненного взгляда Фенеллы, брошенного на сэра Бэзила во время его первого визита на Куин-Энн- стрит.
Киприан помешкал, затем решил, что ложь все равно обязательно обнаружится — не теперь, так позже.
— Нет. Тетушка Фенелла оказалась в стесненных обстоятельствах. — Лицо Киприана застыло — кому приятно обсуждать домашние дрязги? — Папа предложил ей поселиться у нас. Естественно, он чувствовал ответственность за судьбу родственницы.
Монк мысленно набросал следующую картину: родственные обязательства, вынужденная благодарность и, как следствие, внешние проявления покорности. Куда больше ему хотелось бы знать о том, что скрывается за чувством долга, но обращаться за этим к Киприану не имело смысла. На прямой вопрос тот ответил бы очередной отговоркой.
