— Но почему? — Ромола перевела взгляд с Араминты на леди Мюидор. — Она что, была нечестной? Что-нибудь украла? И никто мне ничего не сказал!
— Это тебя совершенно не касалось, — грубо ответила Араминта.
— Как это не касалось, если она была воровка? Она могла что-нибудь украсть и у меня!
— Едва ли. Она заявила, что ее изнасиловали!
Араминта в упор глядела на Ромолу.
— Изнасиловали? — Ромола опешила. Страх прошел, и теперь на лице ее обозначилось выражение величайшего недоверия. — Ты имеешь в виду… изнасиловали? — Ромола явно почувствовала облегчение, на щеки вернулся румянец. — Ну, если она была распущенной особой, то вы совершенно правильно поступили. Кто бы стал возражать? Таким женщинам место на улице. Но с чего это вы вдруг вспомнили о ней сегодня? Тут ничего уже не изменишь, да и раньше, наверное, мало что можно было сделать.
Дальше Эстер просто не в силах была сдерживаться.
— Ее изнасиловали, миссис Мюидор. Над ней надругался человек куда более сильный, чем она сама, где же здесь распущенность? Это может случиться с любой женщиной.
Ромола уставилась на Эстер, словно у той на голове вдруг выросли рога.
— Конечно, все дело только в ее собственной распущенности! С приличной женщиной такого никогда бы не случилось, она просто не подала бы к этому повода и, уж конечно, не стала бы водить дружбу с подозрительными людьми! Я не знаю, в каком обществе вам приходилось вращаться, если вы могли предположить такое. — Ромола слегка покачала головой. — Мне кажется, что, будучи сестрой милосердия, вы огрубели душой, — я прошу прощения, что мне приходится так говорить, но вы меня вынудили. А распущенность сестер милосердия всегда была общеизвестна. Порядочные женщины, которые одеваются и ведут себя должным образом, не могут возбудить в мужчине низменных инстинктов и никогда не окажутся в подобной ситуации. Сама мысль об этом нелепа и оскорбительна.
— В ней нет ничего оскорбительного, — возразила Эстер. — И эта мысль скорее страшна, чем нелепа. Нелепо успокаивать себя рассуждением, что, коль скоро вы ведете себя благоразумно, то, стало быть, находитесь в безопасности. — Она перевела дух. — Но это — ложь, к которой мы слишком часто прибегаем. Твердим себе, что такое может случиться с кем угодно, только не с нами или с нашими знакомыми, но это не так.
Она замолчала, видя, что Ромола пришла в ярость, зато леди Беатрис смотрела на нее с удивлением и почти с уважением. Эстер даже могла поклясться, что Араминта мельком бросила на нее заинтересованный и не лишенный теплоты взгляд.
— Вы забываетесь! — сказала Ромола. — Вы забыли о том, кто мы такие. Или, быть может, никогда не знали? Я понятия не имею, за какой публикой вам приходилось ухаживать до того, как вы поступили служить к нам, но уверяю вас, что среди наших знакомых нет людей, способных совершить насилие над женщиной.
— Ты — дура! — Араминта презрительно взглянула на Ромолу. — Иногда я удивляюсь, в каких облаках ты витаешь.
— Минта! — предостерегающе воскликнула леди Беатрис, снова сцепив пальцы рук. — Я думаю, мы закончили обсуждение вопроса. Далее мистер Монк волен сам избрать путь, которым пойдет следствие. В данный момент нам нечего больше ему предложить. Эстер, будьте добры, помогите мне подняться наверх. Мне необходимо отдохнуть. К ужину я не выйду и никого не желаю видеть, пока мое самочувствие не улучшится.
— Как угодно, — холодно заметила Араминта. — Мы постараемся справиться и без тебя. Я присмотрю за хозяйством и доложу обо всем папе. — Она повернулась к Монку. — Всего доброго, мистер Монк. Вам еще долго придется заниматься этим делом, хотя не представляю, что вы сможете доказать, кроме собственного усердия, кого бы вы там ни подозревали.
— Подозревали? — Ромола сначала взглянула на Монка, потом на свою невестку, и голос ее вновь задрожал от страха. — В чем подозревали? Кого? Как это все связано с Октавией?
Араминта ничего ей не ответила — и вышла.
Монк встал, извинился перед леди Беатрис, кивнул Эстер и, открыв дверь, придержал ее, пока они выходили, оставив раздраженную, но беспомощную Ромолу в гостиной.
Стоило Монку переступить порог полицейского участка, как сержант за конторкой поднял серьезное лицо, и глаза его вспыхнули.
— Мистер Ранкорн желает видеть вас, сэр. Прямо сейчас, немедленно.
— Вот как? — кисло откликнулся Монк. — Ну, я сомневаюсь, что наша встреча его сильно обрадует. Где он сейчас?
— У себя, сэр.
— Спасибо, — сказал Монк. — Мистер Ивэн здесь?
— Нет, сэр. Он появлялся, но потом ушел снова. Куда, не сказал.
Поднявшись по лестнице, Монк постучал в дверь кабинета Ранкорна и, получив разрешение, вошел. Ранкорн сидел за своим огромным полированным столом, на котором валялись изящные конверты, полдюжины неразвернутых еще газет, а также штук пять развернутых и, надо полагать, прочитанных.
Увидев Монка, Ранкорн поднял потемневшее от гнева лицо и прищурился.
— Ну! Газеты смотрели, а? Видели, что они про нас пишут? — Он поднял один из номеров, и Монк прочел заголовок во всю ширь страницы: «УБИЙСТВО НА КУИН-ЭНН-СТРИТ ДО СИХ ПОР НЕ РАСКРЫТО. ПОЛИЦИЯ В ТУПИКЕ». Далее журналист, должно быть, задавал вопрос, оправдывает ли новая полиция затраченные на нее средства. — Ну? — спросил Ранкорн.
— Этого номера я еще не видел, — ответил Монк. — У меня сейчас нет времени читать газеты.
— Проклятие, да мне и не нужно, чтобы вы читали газеты! — взорвался Ранкорн. — Мне нужно, чтобы они перестали обливать нас помоями, как вот эта! Или эта! — Он хватал газету за газетой и швырял на стол. — Или эта! — Газеты разлетались, некоторые попадали на пол. Ранкорн ткнул пальцем в конверт. — Из министерства внутренних дел. — Кулаки его сжались, костяшки пальцев побелели. — Мне задают весьма неприятные вопросы, Монк, а я не знаю, что ответить. Я не могу покрывать вас до бесконечности! Чем, черт возьми, вы вообще занимаетесь? Вам же не нужно бегать по всему Лондону; убийца находится в самом доме! Чего же вы тянете? Сколько у вас сейчас подозреваемых? Пять? Четыре? Почему вы до сих пор не покончили с этим делом?
— Потому что четыре или пять подозреваемых — это слишком много, сэр. Если вы, конечно, не предполагаете, что против миссис Хэслетт был целый заговор, — язвительно сказал Монк.
Ранкорн стукнул кулаком по столу.
— Проклятие, прекратите дерзить! Язык у вас больно острый! Кто у вас, собственно, на подозрении? Этот лакей… Как его? Персиваль. Вполне достаточно! Почему вы до сих пор не приперли его к стенке? Вы стали хуже работать, Монк. — Ранкорн даже позволил себе насмешку. — Вы привыкли считать себя лучшим сыщиком, но теперь явно утратили форму. Почему этот чертов лакей до сих пор не арестован?
— Потому что у меня нет никаких доказательств его вины, — коротко ответил Монк.
— Тогда кто еще может оказаться убийцей? Подумайте хорошенько. Вы же всегда слыли проницательным и разумным человеком. — Губы Ранкорна скривились. — До того несчастного случая вы были логичны, как учебник алгебры, и приблизительно так же обаятельны. Но вы хотя бы знали свою работу. А теперь вы меня просто удивляете.
Монк уже с трудом сдерживался.
— Кроме Персиваля, сэр, — медленно проговорил он. — это могла сделать одна из прачек…
— Что? — Ранкорн разинул рот от удивления. — Вы сказали, одна из прачек? Не будьте смешным! Если это все, что вы можете предположить, я передам дело кому-нибудь другому. Прачка! Что, во имя всего святого, может заставить прачку вылезти среди ночи из постели, пробраться в спальню хозяйки и зарезать ее? Она что, сумасшедшая? Она сумасшедшая, Монк? Только не говорите мне, что не сможете отличить нормального человека от безумца.
— Нет, она не сумасшедшая, она просто ревновала, — коротко ответил Монк.
— Ревновала? К своей хозяйке? Какая нелепость! Как это может прачка приравнять себя к госпоже? Я жду объяснений, Монк. Вы договорились до чепухи.
